Эта тварь неизвестной природы

– Какую «семёрочку»? – поражённо спросил Фенимор, упираясь. «Скорая» скакала по кочкам тысячу лет не езженой грунтовки вдоль возникших справа рельсов «котельной» ветки, лежавших почти вровень с дорогой.

– Гэ, сука, сорок шесть пятьдесят шесть вэ дэ! – ответил Весёлой зло. – Бежевая! Восемьдесят девятого года.

Фенимор промолчал. Такая была у Весёлаго отдушина. Редко он к ней прибегал, чтобы обложить его или Николаича, поэтому всякий раз Фенимору упоминание о «семёрочке» было в новинку. Рельсы ушли в пустырь правее, канули в страшном даже издали зеве врат территории складов Военторга, откуда никто не возвращался и где по ночам выли по-собачьи призраки. Дорога как-то незаметно обрела покрытие из трещиноватого серого асфальта, причём кочек на ней, по ощущениям, наоборот, прибавилось. Северная трёхметровая кирпичная стена приближалась, сверкая гранями окаменевшей побелки, и вот машина въехала под её сень. Этот трек был не провешен никем, потому что на дороге, в середине её на «складском отрезке», громоздилась многоуровневая система гитик, в то сторону, откуда они ехали, оскалившаяся невидимо огромным, от складской стены почти до самого руслица Ближнего «кубиком Рубика». Собственно, это была ещё одна стена, девяностометровая, только невидимая, преграждающая дорогу и весь пустырь слева. Поэтому склады и обходили ближе к городу, хотя из тела системы, и с пустыря, и из русла ерика манили трекеров россыпи ништяка: на пустыре, наскоро опутанном колючкой, располагался временный склад галантерейно-скобяных товаров. Большую партию мебели привезли незадолго до Вспышки в город, а всё сопутствующее, всю фурнитуру и мелкое железо в ящиках под целлофаном и брезентом складировали здесь. На пару дней.

Фенимор видел его в работе дважды, а Весёлой в одном из выходов сразу четырёх товарищей, включая ведомого, потерял в четырёх последовательно преграждавших путь «Рубиках».

Весёлой прибавил скорость.

– Ну, что, старшой, окропим снежок красненьким? – хрипло сказал он и переключил передачу. Фенимору очень хотелось зажмуриться, но глаза сами собой лезли на лоб и набирались откуда-то телескопической мощи. Не меньше сотни «рисок» разного возраста на асфальте глубоко в теле гитики («Рубик» не «вырисковывался», его изредка можно было унюхать, когда он был свежим, он пах горячей сталью) окружала две слипшихся от крови кучи одежды и снаряги. Автомат одного из погибших лежал там же, на асфальте, а вот второй человек, умирая почти рядом со стеной, в агонии крутанул свой РПК на ремне, как пращу, и пулемёт, взлетев, повис на кронштейне настенного фонаря. Фенимор не знал этих двоих, сколько-то времени назад помнил только их имена, но уже забыл.

«Рубик» был проходимой злыдней. Тут всё дело было в стрессоустойчивости. Если со стороны зрелище разъятого на квадратики человеческого тела путём поворота каждого из квадратиков вокруг произвольной оси приводило наблюдателя в шок, то сам обладатель разъятого тела, вдруг обнаруживая себя в реальности персонажем буржуазного Дали, остаться спокойным и не делать резких движений в принципе не мог, хотя единственная надежда на спасение в этом и заключалась. Но… судорога, рывок – и визуальный спецэффект овеществлялся, и порубленное осколками расколотого объёмного зеркала тело в беспорядке частей оседало внутри одежды наземь, и куча квадратных кусков мяса начинала сочиться вязкой, мгновенно охлаждённой крови.

– Рубик-джян, я тебе одну умный вещь скажу! – заорал Весёлой, и на этом месте Фенимор закрыл глаза. Только бы он на них не наехал, подумал он зачем-то, он ведь тоже сейчас зажмурился… «Скорая» подскочила на каких-то кочках, накренилась, подскочила, ударилась днищем, поручень рвало из рук, Весёлой давно уже молчал, а потом грянули тормоза и Фенимора швырнуло вперёд так, что подломились локти. Мотор в два фырчка заглох.

Открылась (пахнуло степным ветерком) и хлопнула, закрываясь, дверца.

Фенимор отжал себя (руки болели) от панели, тоже открыл (наскребя ручку наощупь) дверцу и вывалился наружу. С утра он ничего не ел, в баре не завтракал также, даже чудовищных коктейлей своих не пил, поэтому спазмы были очень мучительны. Потом стало легче, и он открыл глаза.

Они проехали весь забор, стояли с другой стороны складов. Справа открывался недурной вид на город, ласково окатываемый приглушённым, но тёплым светом Солнца. Особенно был обласкан штаб Автобата в тридцати метрах от них. Собственно, они проскочили даже перекрёсток этого асфальтового огрызка с навершием улицы Кирова. «Скорая» стояла передними колёсами в неглубоком кювете. Слева, за переездом, виднелись стационарные вешки Бродвея. Впереди была платформа мотовоза «Бетонка». Поистине родные места.

Снова открылась и снова хлопнула дверца. С полуоборота завёлся мотор.

– Вадим, садись, поехали, – сказал хмурый голос Весёлаго.

Фенимор мощно фыркнул в асфальт, разогнав перед лицом пыль, и захохотал. Давясь, он поднялся, залез в машину. Весёлой тут же громыхнул скоростями и тронул назад, разворачиваясь.