Этаж-42

Идея представлялась интересной. Невирко и верил и не верил; казалось, что в жизнь воплощается волшебный сон, который не раз снился ему, когда дипломный проект сорокадвухэтажного здания был только замыслом. Комбинатская комсомолия, однако, решила перейти от замысла к делу. Начало есть: разработанный Петром Невирко принцип, а также опубликованная статья, вызвавшая острую дискуссию среди строителей страны. Комбинат связался со строительным институтом, получено обещание, что доцент Голубович (после операции, конечно) будет курировать внедрение проекта в жизнь. И наконец, для окончательного воплощения проекта был выделен специальный экспериментальный участок, где бригадиром будет…

— Алексей Платонович! — с жаром подсказал Петр.

— Угадал. Работать будет весь ваш сплоченный коллектив. Но работать продуманно, без шума. Надо быть готовым к трудностям. На первых порах возможны и срывы, и разочарования…

— Надеюсь, обойдемся без разочарований! — решительно проговорила Чернявская.

— Одним словом — нас поддерживает партком, — кивнув на Чернявскую, весело заявил Обрийчук. — Ведь вы «за», Валентина Дмитриевна?

— Если без разочарований, то «за», — дружески улыбнулась Чернявская.

— Значит, в бригаду, Петр Онуфриевич! К своим! Там и начинай артподготовку.

— Мы еще побеседуем на эту тему. Дух наш молод, как поется в песне, разрешение дано, теперь — за дело! — Он улыбнулся Чернявской. — Разрешите действовать?

— Доброго вам пути, ребята, — одобряющим кивком головы проводила их Чернявская.

Свободный день подходил к концу. Завтра снова в бригаду. Пока ты — монтажник, в своей прежней должности звеньевого. Работенки хоть отбавляй, хлопцы без тебя устали, хлопцам хочется, чтобы все было по-прежнему. Приезд немцев оказался хорошей встряской, успешная защита диплома обещает интересную работу, а тут еще новый стан Козлова… В общем, жизнь набирает высоту, принимайся за дело и гни свою линию, Петр Невирко.

Он неотступно думал о Полине. Если вчера ее не было, то сегодня он определенно ее застанет. Нужно ехать сейчас же и объясниться с ней во что бы то ни стало. Сгущались сумерки, зажигались в окнах первые огни. Поднялся на третий этаж. Не колеблясь, позвонил — что будет, то будет! — и, не услышав шагов, позвонил еще настойчивее. Где она? Что случилось? Ждал затаив дыхание, прислушивался к тому, что там, за дверью. Вдруг услышал шаркающие шаги матери. И сразу догадался: Полины нет дома!

— Ах, это вы! — сказала слабым больным голосом мать, став на пороге. — Хорошо, что пришли, Петя. В больнице она. Вчера вызвали, просидела допоздна. Сегодня снова ушла. Вот записала адрес. В двадцать пятой, в хирургическом. Там что-то с Голубовичем, с Игорем Александровичем.

Пришлось снова ловить машину. Уговорил водителя поднажать на газ, сказал, что надо срочно в больницу…

— У меня в двадцать пятой сестра померла, — бросил сквозь стиснутые зубы водитель. — Не люблю двадцать пятую…

«Каждая операция по-разному проходит… Особенно на почках. Ждешь одно, а получается другое», — подумал Петр.

Получилось самое худшее.

Полина стояла у ворот больницы, очевидно уже собиралась идти домой. Увидев Петра, подбежала к нему, прижалась лицом к его плечу, сквозь слезы заговорила:

— В двенадцать начали… Он передал, чтобы ты… хотел тебе передать… Его мать позвонила в приемную, а я сюда примчалась. А они начали в двенадцать… не пустили меня… и я целый день ждала, пока не вышел врач…

— Что с ним? — спросил Петр, прижимая к себе Полину. — Ты почему плачешь?.. Что с ним?..

— Его нет… Его уже нет… — вздрогнула девушка, подняла на него заплаканные глаза, и он увидел в них отраженный тусклый огонек неонового фонаря. — Мне не удалось повидаться с ним перед операцией… только матери разрешили… Он сказал ей, чтобы ты взял его наброски и все замечания к твоему проекту. Очень хотел… чтобы ты использовал их при строительстве высотного…

Они брели по слабо освещенной улице, избегая людных мест, их влекла тишина, где можно остаться со своим горем. Они шли медленно, тесно прижавшись друг к другу, и ощущение потери роднило их.

— Я причинил ему столько страданий, — с горечью произнес Петр. — И он никогда не упрекнул меня… Как я могу теперь оправдаться? Как мне загладить свою вину?.. Скажи, милая! Научи меня, Поленька!

— Ты можешь это сделать, Петя! Он отдал тебе свои бумаги, свои расчеты. В них — его мечта. Его недолгая жизнь!..

— Я понимаю…

— Ты должен воплотить это в реальность. Нужно, чтобы самое дорогое, самое важное для него продолжало жить. Ты должен строить самые прекрасные дома…

— Если бы у меня хватило сил и умения…

— Я верю в тебя, Петя! Ты это сделаешь. И… он верил.

— Да, иначе мне нельзя.

* * *

Петра окликнули с верхотуры, где он ставил на шестом этаже с ребятами «нутрянку». Вызывали его для срочного телефонного разговора.

В прорабской, прижав к уху трубку, слушал напряженно, с недоумевающим лицом, словно не верил услышанному, хотя понимал, что говорят правду. Судорожно проглотил слюну, и на скулах его заиграли желваки.

— Куда же она поехала?

В трубке слышался голос Полининой матери: