Этаж-42

Звагин, казалось, лишь теперь пришел в себя и как-то искоса глянул на бумажку. Закрыв глаза, тихо, осторожно сдвинул ее на край койки. Бумажка упала на пол.

Ее тут же подхватил Вилли. От злости на щеках его заходили желваки.

— Фанатик, как все большевики! — прошипел он отцу. — В лагере мы ему покажем! Там он подпишет и не такое!

Рванул дверь, гаркнул куда-то вниз:

— Немедленно в лагерь!

Алексея будто вдавило в стену. Он задохнулся от отчаяния, безысходности их положения. Где же Густа? Где ее брат Конрад?.. Дюжие немцы в мундирах уже стаскивали Звагина с кровати, кто-то подбежал к Найде, обыскал его, обшарил кровать и тумбочку.

Когда Найду вели через вестибюль, он среди белых халатов и сонных встревоженных лиц увидел Густу. Она в оцепенении стояла, прислонившись к стене, и крепко рукой зажимала рот. В глазах ее был ужас.

Так и пошел к машине, спиной чувствуя ее взгляд, еще надеялся на чудо, ждал, что она крикнет ему вслед — и все изменится.

На улице было холодно, и Алексей зябко кутался в оранжевый больничный халат. Следом за ним на носилках выносили инженера Звагина.

* * *

Далеко видно из кабины Ольгиного крана. За Днепром, за далями сереют какие-то крохотные строения, тянутся шлейфы дымов, зеленеют лесопосадки. Вот так, позабыв о кране, смотреть и смотреть бы вдаль, и тогда покажется, будто сидишь не в тесной своей кабине, а паришь в воздухе, а под тобой — земля в застройках, в стальных блестках днепровских рукавов, и не понять, где небо, а где горизонт.

Но только в мыслях позволяет себе летать Ольга Звагина, крановщица башенного крана КБ-160, могучего сооружения, ажурной башни, где находится ее, Ольгино, ласточкино гнездо, отсюда она легкими движениями руки управляет мотором, тросами, всем движущимся остовом крана, поднимает с площадки панели, разносит их по монтажным точкам.

Чуть зазеваешься, и уже звеньевой Петр Невирко машет рукой: давай! давай! В каске, на фоне кудрявых облаков, он кажется Ольге немного забавным, каким-то игрушечным — поднял руку, и она, слившись взглядом с этой рукой, зорко следит за каждым ее движением, за каждым еще не сказанным «майна-вира», и так хочется ей, чтобы Петр на нее не сердился, чтобы все у нее получалось отлично, по-настоящему.

Она была намного старше Петра и относилась к нему, как к сыну. Знала, что он парень стоящий, работящий, уверенный в себе. Правда, немного занозистый, но отходчивый. Глаза у него добрые, доверчивые. А ведь совсем еще недавно бегал в школу в своей Дримайловке, за Нежином. Теперь же вон на какую высоту забрался, тоннами железобетона орудует, монтирует их со знанием дела. И хотя Ольга тут как бы главная сила — ведь ее кран все это опускает, поднимает, переносит, — знает она, что на Петре Невирко лежит вся ответственность, он здесь за старшего. Бригадир, мастер, прораб — это уже где-то выше, над ними, как контроль и опека, а Петр все своими руками строит.

Хотелось бы Ольге спросить его о том, как ездилось им по немецкой земле. Для нее в самом слове «немецкий» по сей день таится что-то недоброе. Оно ей терзает душу, вызывает горькие воспоминания. Там погиб ее отец, исчез бесследно, никаких сведений о нем. Что же, времена меняются, Ольга это понимает, слава богу, что мир, дружба, что есть новая Германия… Побывал там Петя Невирко, славно поработал, как говорил Алексей Платонович, много интересного повидал. Она и по настроению Петра чувствовала, что поездка удалась, в глазах — задор, голос спокойный, работает с подъемом. А то совсем опустил руки после размолвки с Майкой. Скоро Гурский поймет, что напрасно не принял такого парня в зятья.

— Вира, вира! — кричал Петр, стоя над высоченной стеной, и, словно прощаясь с крановщицей, легонько махал рукой, и она, не глядя, ощущала этот его жест, чувствовала, будто какие-то теплые волны доходят к ней вместе с его звонким мальчишечьим голосом. — А теперь майнуй! Ну, ну, живей!.. Что, голубка, высоко свила гнездышко? Сил не хватает?

Виталий Корж по-приятельски одернул его:

— Перестань! Будешь с Найдой иметь дело. Он за Ольгу…

— Гуляй, гуляй! — блеснул глазами Невирко. И снова поднял голову к крановщице — Так, так, еще, милая!

Он вовсе не был в веселом настроении. Опять две плиты с трещинами. Пришлось их спускать вниз, время впустую потрачено, драгоценное время. Кто им это время вернет?

Юра Сыч, молодой геодезист, тоже подлил масла в огонь, заставил после ночной смены демонтировать одну из панелей — чертовы «ночники» нарубили дров. На пятнадцать миллиметров сдвинули панель от линии разбивки, а ему, Петру, все это переделывать, переставлять… Черт бы их побрал! Кто-то портачит, а ты за него голову подставляй, в лепешку разбивайся!