Этажи

А я-то думал, повторюсь, что хуже зубной боли быть ничего не может. Но в итоге, только когда я вылечил все зубы и когда пришлось заняться их выпрямлением, я понял, какой может быть настоящая мука. Пластинки, скобы, потом – брекеты, на нижних и верхних зубах одновременно; господи, как же я от всего этого настрадался – и физически, и психологически! Железяки стягивали зубы, царапали мне губы, в них постоянно застревали куски еды; и, когда я говорил с кем-то посторонним – на улице ли, в школе, – я часто просто шевелил губами, боясь их разомкнуть, открыть рот, ибо стеснялся этого своего уродства.

«Пшикалки» с неприятным холодным воздухом, уколы для замораживания десен, стальные «ковырялки», устройства для сверления, «цемент» для установки пломб, временных и постоянных, – весь этот стоматологический инструментарий составлял кошмар моих детских лет. Навсегда запомнилось: я в детском садике, всех нас, детей, зовут на обед, но есть я не могу, ибо страдаю от тоненькой, назойливой зубной боли. Часто, когда зубы болели на одной стороне, я приноравливался жевать исключительно на другой, но в тот раз – о ужас! – болело на обеих сторонах, так что, по сути, я не мог жевать вообще. А на обед, как назло, давали гречку – с этими бесчисленными маленькими крупинками невозможно было справиться, все они как будто норовили попасть мне на больные места. Оставалось глотать так – особо не жуя. Вечером я жаловался папе: мы ужинали втроем на кухне, но есть я по-прежнему не мог – на этот раз на гарнир были макароны. Усталый после работы, сидя в своей любимой позе – выставив вперед и обхватив правое колено, папа потребовал, чтобы я не раскисал, и показал мне, как можно жевать… передними зубами. Но ведь это – резцы и клыки, для жевания они не предназначены! Всё это казалось мне форменным издевательством…

На следующий день мы пошли в поликлинику. И вот так я всё время маялся.

*      *      *      *      *

В верхней части улицы – детская библиотека (несмотря на повсеместное распространение интернета, она, к счастью, существует до сих пор). Ее окна разрисованы персонажами отечественных мультфильмов. Я был ее частым гостем, и одно из посещений навеки отпечаталось в моей памяти…

Лето: безмятежная пора. Надо ли говорить, что именно это время года, отмеченное самыми длительными каникулами, любил я больше всего. Как и, наверное, все дети, я с нетерпением ждал окончания занятий в школе, но – в отличие от остальных – мечтал не об увлекательных поездках, не о деревенском раздолье и не об оголтелых приключениях, которые сорванцы умудрялись находить даже в городе, никуда не уезжая. Мне просто нравилось находиться наедине со своими мыслями, быть предоставленным самому себе – вне каких-либо обязательств, ограничений; быть не обремененным расписанием уроков, домашними заданиями, контрольными… И это восхитительное ощущение тоже никогда больше не повторится: я иду из библиотеки домой, предвкушая знакомство с очаровательной книгой, которую я буду читать на балконе; вся улица, весь мой маленький и в то же время нескончаемый мир вокруг зеленеет и искрится на солнце. Впереди виднеется дом, сплошь родные места, в которых я без труда сориентируюсь, даже если окажусь с завязанными глазами. Я в полной безопасности, и ныне почти забытое чувство счастья (сейчас я не могу рассчитывать и на его крупицу) переполняет меня до самых краев.

*      *      *      *      *

Не хочется думать о плохом и неизбежном, но эти проклятые мысли преследуют меня повсеместно – в самых темных лестничных закутках, в лифтах, на всех этажах моего сознания, по которому я блуждаю.

Как отвратителен мир и как примитивны мы, люди, его мнимые властелины! Все мы карабкаемся по скользкой и грязной карьерной лестнице, отталкивая локтями конкурентов; в свободное от этого непременного, обязательного процесса время – едим, испражняемся, занимаемся любовью, нянчим детей… Неужели только этим и исчерпывается жизнь – однообразная, никчемная, бессмысленная?

Что впереди? Всё больше морщин и седых волос, неуклонное ухудшение зрения, ослабление внутренних органов, тотальное старение организма… Собственные похороны, которые я не увижу, плач родных, который не услышу, страдания близких, которые не почувствую. Только смерть, разложение, сырая земля…

Но, может быть, самое страшное, что может случиться, – это если этот мир окончательно меня доконает, и во мне не останется ничего светлого, чистого, что было во мне прежде – или что еще по-прежнему остается.

Это отвратительное бытие исковеркало мое сознание. И теперь мое сознание, искалеченное бытием, требует реванша – жаждет деформировать бытие.

Да, я конечен. Я смертен. И смерть моя близка. В сущности, я уже мертв. Меня нет сейчас. А в масштабах этой огромной, бесконечной Вселенной меня и вовсе не было никогда. А раз так, то о каком будущем можно говорить? Будущего нет. Завтра не сулит мне ничего хорошего.

Завтра может быть только смерть.