Эти непонятные корейцы

Чувствовалось, что фильм тронул людей. Хотя, к сожалению, слишком многие корейские реалии, которыми наполнен «Остров», оказались иностранцам непонятны. Многие вещи, понятные корейцам с полунамека, мимо иностранного зрителя проходят (женщина со слезами забирается на крышу, держа в руках одежду умершей девочки, — кому из «посторонних» догадаться, что это трогательный, трагический обряд «чхохон» — выкликание умершей души?). «Хороший, хотя и слишком корейский фильм», — выразился мой спутник. Но, в конце концов — почему бы фильму не быть таковым? Точно так же — с совершенно незнакомых реалий — начиналось проникновение в западную культуру японской литературы, живописи, кино. И ничего — со временем узнали, привыкли и полюбили.

Следующий фильм — «Прекрасное время» (режиссер И Гван Мо).

К сожалению, это название исчезло в английском переводе — по английски фильм называется «Весна в родном городе» (по названию детской песенки из фильма). А ведь корейское название не случайно. Оно точно передает современное отношение многих корейцев к этому времени. Мне самой приходилось читать интеллигентские эссе о 50-х годах, которые описываются там как некая идиллия: дескать, никаких вонючих машин и шумных городов, никаких стрессов, сплошное слияние с природой. Дело не только в том, что частенько пишут это, так скажем, очень сытые люди. Тут срабатывает и естественное сито человеческой памяти (тенденция помнить хорошее и забывать о плохом), и желание поучить молодежь. А время было отнюдь не прекрасным. Нищая, разоренная войной страна, которой не до слияния с природой (безусловно, не испорченной цивилизацией) — уйти бы, убежать от этой природы любыми средствами. Ради этого пойдешь на все что угодно — и будешь смотреть сквозь пальцы на поведение дочери, с которой развлекается американский офицер, в результате чего семья благоденствует (отец главного героя получает место на американской базе), и на поведение самих «благодетелей». На окраине деревни стоит полуразвалившийся сарай — импровизированный дом разврата, в котором тихая деревня никогда прежде не нуждалась. В этом сарае продаются солдатам и офицерам с американской базы по соседству молодые деревенские женщины, которых обрекает на проституцию нищета: продается девушка, которой необходимо лекарство для отца, солдатка, которой надо кормить детей. Сводник — свой же, кореец из деревни. «Прекрасное время»? Оно было на деле временем нищеты, морального разложения и унижения народа. Как и в «Хочу на этот остров», оккупанты-американцы показаны не какими-то патологическими злодеями. Они просто большие, сытые и богатые хозяева, которым нет никакого дела до внутренней жизни и достоинства своих рабов. Ни злобы, ни интереса не испытывают они ни к женщинам, чьи тела покупают, ни к подглядывающим мальчишкам, ни к этой земле, на которую, согласно очередному приказу командования, вступили.

Этот мотив фильма, хотя и совпадает во многом с нынешними антиамериканскими настроениями корейцев, не является ажиотажно-политическим. Тема американцев как богатых хозяев бедной послевоенной страны не раз поднималась и в прежней корейской литературе — например, в повести «Двор детства» О Чон Хи, написанной о тех же 50-х годах в 1981 году. В повести есть одна выразительная сцена — летнее утро, еще сонный корейский дом, старший брат занимается английским языком. Он готовится наняться в работники на ту же вожделенную американскую базу, что и герой фильма, и зубрит себе под нос английские фразы:

«Я не вор. Я честный человек. Я не вор. Я честный человек…» Никто из домашних, слышащих эти фразы ежедневно, даже не вдумывается, насколько унизителен их смысл. Никто не думает протестовать.

А в фильме находится тот, кто протестует. Главный герой, мальчик-подросток, сжигает сарай после того, как невольно стал свидетелем падения собственной матери. Сжигает — и исчезает бесследно из маленького поселка, оставляя незаживающую рану в сердцах своих родных и друзей.

Режиссер Ли Кван Мо не ставит перед зрителем политических вопросов, хотя политика в фильме присутствует — в виде антикоммунистических «пятиминуток ненависти». Атмосфера их до странности совпадает со знакомыми нам коммунистическими собраниями. Никакой разницы между разными полюсами пропаганды — та же примитивность, жестокость и параноидальное недоверие к людям, та же истерика лозунгов и то же покорное равнодушие рядовых участников митинга. Нет разницы и между освободителями-американцами и колонизаторами-японцами, от которых первые только что освободили страну. Все они одинаково презирают местное население.