Эти отвратительные китайцы. Фрагменты книги

Культура любого народа подобна Великой реке Янцзы, текущей бурно и свободно. Но со временем и на дне Великой реки скапливаются нечистоты: дохлая рыба, трупы кошек и крыс и т. п., из-за чего течение замедляется и вода превращается в болото, причем чем больше глубина, тем сильнее застой и разложение. В конце концов стоячая вода становится «соевым маринадом»: превращается в отвратительную трясину, кислую и зловонную.

Я говорю о соевом маринаде, но боюсь, что юные слушатели меня не поймут. Я вырос на севере, в моих родных краях он очень распространен. Не знаю точно, из чего его делают. Впрочем, утку по-пекински в китайских ресторанах пробовать доводилось всем, а в качестве приправы к ней как раз и подают соевый соус. Соус этот не жидок и не текуч и отнюдь не напоминает шумную, рокочущую под небесами воду реки Хуанхэ. Скорее это застоявшаяся вязкая жижа, которая со временем еще и подвергается испарению, отчего тягучий осадок становится только гуще. Вот на такой соус и похожа китайская культура.

Особенно ярко эта особенность проявилась на «ниве чиновничества». В прошлом главной целью, ради которой человек стремился получить образование, была чиновничья карьера. Эта неосязаемая «нива» состояла из тех, кто преодолел государственные экзамены. Такой преодолевший отбор и попавший в чиновники человек приобщался к сословию, совершенно оторванному от народа… Благодаря образованию можно было сделать карьеру; сделав карьеру — стать обладателем красавиц и денег: как говорится, «добыть из книжек яшмовые личики и хоромы из сияющего золота»… В ту пору представители других сословий подвергались огромному количеству запретов: им не разрешалось носить одежду того или того покроя, ездить в повозках того или иного типа и т. д. Феодальный общественный порядок был рассчитан на чиновников. Китай так долго пребывал в тисках феодализма! И в экономической сфере мало что менялось, а уж в политической мы веками прозябали в соевом маринаде: я имею в виду образ жизни, при котором во главу угла ставились интересы чиновника. Понятно, что с ходом времени маринад становился все мутней, все гуще, а многолетнее пребывание на самом дне маринадного чана дурно влияло на китайцев, в чьем характере вырабатывались корыстолюбие и подозрительность. Я очень недолго пробыл в Америке, но, судя по тому немногому, что мне случилось увидеть, американцы доброжелательны, жизнерадостны и часто смеются. Наблюдая во время поездки за поведением детей своих друзей-китайцев, я заметил, что они хоть и веселы, как всякие дети, однако смеются очень редко. Неужели у нас, китайцев, лицевые мускулы работают не так, как у других людей? Или мы просто слишком хмуры по своей природе?

Из-за того, что нашему народу всегда не хватало молодой энергии, свободы дыхания, у нас поневоле сформировался характер, идущий во вред нам самим. Китайцы подсиживают друг друга, не понимают, что такое солидарность. Мне вспоминается, как начальник японской разведки учил своих подчиненных: «В любом человеке вы должны подозревать врага». Для разведки или уголовного розыска это, может, и неплохой принцип, но пригоден ли он для обыкновенного китайца, чей мозг всегда сверлит мысль: «А не хочет ли этот чужак поживиться за мой счет?»

Наша страна невероятно велика, это страна огромных ресурсов с восьмисотмиллионным, даже миллиардным населением[16]. Разве мы сегодня жили бы хуже японцев, сумей мы сплотиться и действовать сообща? Из-за многовекового господства деспотичных феодалов китайцы слишком долго мариновались в соевой жиже. Наши мысли, наши оценки, наш кругозор — все покрылось плесенью из маринадного чана, откуда мы никак не можем выбраться. Мы почти разучились отличать добро от зла, проявлять нравственную твердость при оценке того или иного явления. В любом деле мы больше полагаемся на эмоции и интуицию, чем на способность к рассуждению. Все предстает перед нами в соево-маринадном свете, где нет ни правого, ни левого, ни прямого, ни кривого, ни правильного, ни ошибочного, ни белого, ни черного. При таком подходе к жизни есть ли место размышлению и анализу? Отсюда длительный застой, окостенение, самопотакание — и, в конце концов, всеобщее возмездие: Опиумные войны^[17].

Опиумные войны были для нас грубым вторжением иноземной культуры, но, если взглянуть на дело с иной точки зрения, эта «позорная страница в истории китайского государства» стала первым шагом к пробуждению. Японцы иначе смотрят на вещи: В XVIII веке американцы потопили два японских судна, и это привело к тому, что Япония явила себя миру[18]. Японцы считают, что постыдное событие послужило им во благо: национальный позор стал катализатором национального развития.