Эти отвратительные китайцы. Фрагменты книги

Почему китайца так быстро начинает распирать от гордости? Потому, что он подобен мелкой чаше, которая мигом переполняется: у него весьма ограниченный кругозор, мелочная душа, и стоит солнцу улыбнуться ему, как он тотчас решает, что как бы ни были велики небо и земля, с ним, таким необыкновенным, им все равно не сравниться. И ладно бы еще, если бы подобных простаков было мало. Но если все китайцы, или большинство китайцев, или, уж по крайней мере, немалое число китайцев таковы, это уже опасно… Нас как будто забыли наделить способностью к самоуважению, мы не понимаем, что такое равенство. Если ты мне не господин, значит, я стану господином тебе — таков обычный ход мыслей, а в результате мы, китайцы, даже под страхом смерти не можем признаться в собственных ошибках. Но, как и все люди на свете, мы непрестанно ошибаемся, и тут нас охватывает парализующий страх. Попробую объяснить на примере. Один мой друг в Тайбэе тяжело заболел. Его доставили в одну из центральных клиник, утыкали с ног до головы трубками — и спасли. Через несколько дней родные, знавшие, что плата за лечение в этой клинике им не по карману, решили перевести его в другую, о чем и сообщили лечащему врачу. Тот взорвался: «Я с таким трудом вытащил его с того света, а вы поедете в другую больницу?!» — и тут же выдернул все трубки, отчего мой друг едва не отправился на тот свет. Рассказывал он мне об этом с горечью и негодованием. Я поинтересовался именем врача, чтобы написать статью об этом инциденте. Он тут же воскликнул в испуге: «Ишь какой прыткий! Не суй нос куда не следует! Знал бы, ни за что бы тебе не рассказывал!» Я опешил: «Чего ты испугался? Это же просто врач! Заболеешь — пойдешь к другому! Что он может тебе сделать, если ты больше не обратишься к нему? Да если он и захочет с кем поквитаться, так со мной, ведь заметку напишу я. Я не боюсь, чего тебе бояться?» Друг обозвал меня пропащим человеком. Я думал, он обрадуется — ан нет. И дело тут не в нем: он мой близкий друг и прекрасный человек. И прореагировал он так из любви ко мне: испугался, что у меня будут неприятности. А вот другой пример. В мой первый приезд в Америку произошло ограбление. Вора поймали, но пострадавший — китаец отказался прийти на опознание. Это и есть тот самый парализующий страх, страх перед всем на свете.

Каждый из нас пребывает в невероятном страхе, не знает собственных прав, не умеет за себя постоять. Что бы ни случилось, на все один ответ: «Да ладно, ничего». «Да ладно, ничего» — сколько жизней погубили эти три слова! Они загубили душу народа. Родись я иностранцем или, к примеру, всесильным правителем, я, с точки зрения китайца, восстал бы против законов природы, если бы не воспользовался своим положением и не стал бы мучить и притеснять других! Парализующий страх — великолепное средство для производства деспотичных и хищных правителей, поэтому в Китае они никогда не переводятся. Любой может заглянуть в текст «Зерцала всеобщего, в управлении помогающего»[9] — в китайской традиционной культуре снова и снова подчеркивается принцип: «Мудрый себя оберегает», то есть мудрость состоит в том, чтобы спасать себя, а не других. Деспотам и тиранам только того и надо, чтобы люди пренебрегали общим ради личного. Вот китайцы и опускаются все ниже.

Самой славной эпохой в развитии китайской культуры был период Сражающихся царств[10], но впоследствии у нас распространилось конфуцианство. К тому времени, когда к власти пришла династия Восточная Хань^[11], дело дошло до того, что вышел правительственный указ: в речах, сочинениях и других текстах не должно содержаться ничего, что выходит за рамки сказанного прежними учителями, — это было названо «школой», «традицией». Ты был не вправе создать новое учение, а если создавал, нарушал закон! Все это не могло не отразиться самым печальным образом на китайской интеллигенции, на ее воображении и способности к абстрактному мышлению: ведь надетый на голову полиэтиленовый мешок не пропускает воздуха…