Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)

«Учителей в обычном понимании этого слова у Татьяны Ивановны не было. Но были великолепные актеры, у которых она училась прямо на сцене, участвуя в спектаклях еще ребенком, а затем не пропуская спектаклей с их участием. Да и дома иных разговоров не было. Когда я читала главу о театре Корша в книге актрисы Н. Смирновой, где была представлена Блюменталь-Тамарина в последние годы ее жизни, то меня поразило сходство взглядов, манеры поведения, способа общения с людьми старейшей актрисы с Татьяной Ивановной сегодня, когда они стали как бы ровесницами. Смешно было бы думать, что Пельтцер подражает, но основы культуры профессиональной и житейской, корни — одни, корни прекрасного русского искусства.

Марк Захаров гордился, что его молодой театр связан с этим великим искусством через Т. И. Пельтцер. А в Театре сатиры Плучек — мейерхольдовец — не любит... что не любит — это пустяки, — не видит (а следовательно, не дает ролей в своих спектаклях) Татьяну Ивановну, так как ее метод — метод театра Корша, метод старого театра! — не интересен, враждебен ему. Вот так на протяжении века расходятся волны бурных двадцатых годов советского театра.

А в следующих спектаклях самого Плучека, таких как «Родненькие мои», «По 206-й», «Гнездо глухаря» Татьяна Ивановна была бы на своем месте с освоенной, углубленной разработкой психологической ткани роли, с органическим юмором и неистребимым оптимизмом восприятия жизни, в чем, кстати, они схожи. Слишком рано разошлись мастера...»

В Театре имени Ленинского комсомола Пельтцер сыграла немного и не очень интересно. Бенефисной стала роль старухи Федоровны в пьесе Людмилы Петрушевской «Три девушки в голубом». Было очень странно и нелепо видеть актрису в образах Клары Цеткин («Синие кони») и Надежды Крупской («Диктатура совести»). Татьяна Ивановна постоянно забывала или путала чуждые ей тексты, переживала, плакалась подругам. Но что поделаешь, если достойных для нее ролей в молодежном театре просто не было. От «Дорогой Памелы» она наотрез отказалась — не приняла ни трактовку пьесы, ни ее постановщика. Все внимание актрисы сконцентрировалось на небольших ролях, а то и вовсе на эпизодах, где Татьяна Ивановна не только не затерялась, но порой «перетягивала на себя все одеяло». Театральный критик Роман Должанский так подметил выходы актрисы в ее последних спектаклях: «Ее участие всегда повышает температуру спектакля, фокусируя его энергию. Так происходит в „Мудреце“. Все линии этой перенасыщенной неожиданностями постановки вдруг причудливым образом встречаются в двух точках — двух выходах Пельтцер — Манефы, после ее ухода разбегаясь в беспорядке... Пельтцер владеет тайной, позволяющей ей всего лишь несколькими шагами по сцене и двумя репликами подвести заблудившийся спектакль, словно взяв его за руку, к искомому источнику гармонии...»

Татьяна Ивановна всегда с интересом смотрела спектакли молодых и, хотя нечасто разделяла их увлечения, с искренним уважением относилась к их поискам, восхищалась трудолюбием и самоотдачей. Она постоянно звала в гости молодых и «безнадежных», помогала им материально. Но в принципиальных вопросах спуску не давала никому. Однажды на гастролях Театра сатиры в Магнитогорске, которые совпали с большим праздником металлургов — двухсотмиллионной плавкой стали, актеры были приглашены на торжества и должны были дать небольшой концерт на заводском дворе во время обеденного перерыва. Жара стояла страшная, молоденькие актрисы высыпали гурьбой из гостиницы — веселые, по-летнему ярко разодетые, в туфельках на босу ногу. Надо было видеть разъяренное лицо Татьяны Ивановны, подтянутой, элегантной, причесанной, как для выступления в Колонном зале Дома Союзов. Поток яростных осуждений посыпался на головы актрис, неповторимые эпитеты припечатали расхлябанность и неуважение к зрителям, которые старая актриса усмотрела в небрежных прическах, непродуманных туалетах и особенно в отсутствии чулок.

Она умела дружить и ценить дружбу. С радостью бежала на встречу с Фаиной Георгиевной Раневской, в гости или на спектакль, не уставая восхищаться великой актрисой и повторять ее остроты. С Валентиной Георгиевной Токарской могли ночи напролет играть в преферанс. Долгие годы продолжались теплые отношения и с Гансом Тейблером, ее мужем. Ганс стал профессором, доктором философских наук, работал в Институте Маркса-Энгельса. Когда его сын приезжал учиться в Москву, то гостил у Татьяны Ивановны по нескольку дней. Вторая жена Ганса почему-то страшно ревновала мужа к ней, устраивала скандалы, запрещала переписываться. Но бывшие супруги оставались привязанными друг к другу всю жизнь.