Эти удивительные звезды

Дима, сам не зная отчего, опять широко улыбнулся. Где-то играют в футбол, за окном тарахтят последние трамваи, сопит во сне малыш. Все-таки здорово — чувствовать себя равноправным участником самого долгого на свете праздника — Жизни. Так можно до пятистопного ямба докатиться, мысленно обрывает он себя. А почему бы и нет? А потому, что некогда.

Бог придумал настоящее чудо. Завтра они начнут грандиозный опыт по превращению обезьяны в живую лабораторию, и последней порции А-гранул волей-неволей придется проявить свои чудесные свойства. А потом, радуйтесь люди! Ликуй, человечество!

Дима прямо из-под крана напился воды, рассмеялся вполголоса. «Ну, знаете, коли дело дошло до патетики, то вам пора бай-бай».

Мальчик поступил в конце дня. Белинский задержался, чтобы сегодня же сделать назначения. Потом, по привычке, заглянул к Нине.

«Удивительно, что Креймер не примчался прямо с заседания», — подумал он.

— Вы сегодня молодцом, одышки почти нет.

— Да, мне легче, — ответила Нина.

По коридору, тяжело ступая, прошла заплаканная женщина. Сопровождавший ее мужчина, заметив Белинского, вернулся. Он стал в дверях палаты, уставился Белинскому в рот. Белинский жалобно взглянул на Нину.

— Скажите, доктор… — начал мужчина, когда молчание сделалось совсем тягостным. Так и не закончив, неожиданно, словно секретничая, прошептал: — За один месяц поседела… а?

У Белинского дернулось левое веко. Нина замечала это во второй раз.

— Что с мальчиком? — спросила она, когда мужчина вышел.

— Саркома.

Нина почувствовала странное облегчение от мысли, что больна она сама, а не ее сын. Как будто у нее вообще был ребенок…

Белинский включил транзистор. Интересно, кого он сейчас отвлекает себя или ее? Если ее, то лучше бы не надо, подумала Нина. Этот шопеновский вальс окончательно испортил ей настроение.

…В тот вечер собрались самые близкие друзья Ильи. Одними из последних пришли старичок-академик и пианист, одутловатое лицо которого было знакомо Нине по афишам.

— Знаю, что придется, поэтому лучше сразу, — пошутил он, усаживаясь за небольшой кабинетный рояль. За столом Илья поднялся с бокалом и сказал торжественно мрачным тоном: — Господа, я должен сообщить вам пренеприятное известие: здесь сидит моя жена.

Хохот, скрежет отодвигаемых стульев. Все потянулись к Нине…

— И ты Брут! — смешно вскинул брови пианист.

Академик обнял и расцеловал старуху.

— Вас не поздравляю, — сказал Нине, — для хорошего мужа он слишком омикроскопился.

Казалось, это было еще вчера…

Она и не заметила как ушел Белинский.

Поздно вечером, как обычно, начались боли. Им предшествовало всегда одинаковое ощущение будто самая настоящая раковая клешня, примериваясь, цепляется за горло. Ждать, пока ей удавалось ухватиться поудобнее, для Нины было мучительнее самого приступа. Наверное, оттого, что собственно боли давали моральное право позвонить сестре…

Вот и наступил уже такой момент. Клешня терзала, рвала, кромсала…

Нина потянулась к звонку, и в это время вошел Креймер.

Возбужденный, сияющий, счастливый…

Сегодня ему не надо было задавать вопросов. Сегодня он начал рассказывать, едва переступив порог.

Сперва до Нины долетали обрывки фраз, отдельные слова. Вся энергия ее мысли уходила на борьбу с болью. «Ведь можно же один раз без наркотика… один раз… только один раз…»

— Не разрушение… Навязыванию извне средств защиты… Конец — генетически обусловленные…

«Всего один раз… только один раз, один раз…».

— …Оставшиеся А-гранулы… возможность не повторять… путь… Будут введены больному животному. При первых признаках выздоровления ему транспланируют новый вид опухоли и так далее.

«Неужели выдержала? Ну да, выдержала!»

— Мы получим возможность изучить механику воздействия А-гранул, проверить восприимчивость к ним опухолей самых различных видов. Пройдет несколько лет и будет создан подлинный антиканцер, рак и смерть перестанут быть синонимами…

Креймер неожиданно умолк. У него заныло сердце, заныло, как порезанный палец. Никогда не думал, что сердце может так по-простому болеть. Что изменилось для Нины, для него? Если до сих пор еще была какая-то надежда, то завтра ее не станет. Завтра исчезнет последний шанс на спасение. А потом?

Потом все будет, как сейчас, только без нее.

Безвозратно, навсегда без нее…

Нина вопросительно смотрела на молчавшего Креймера, на знакомое детское выражение растерянности, так не вязавшееся с выпуклым и сильным, как ветровое стекло, лбом И вдруг поняла. И он понял, что она уже знает, о чем он думает, и знает, что он это тоже понял.

— Ты очень утомлен, — сказала Нина и быстро добавила: — Я тоже.

— Ты уснешь? — спросил он.

Она взяла его руку, прижалась губами к бешено пульсирующей жилке.

— Спокойной ночи, Илья.

Илья Борисович медленно шел напрямик под деревьями.

Звуки шагов тонули в рыхлой земле. И ему казалось диким, что ночь действительно спокойная.

Маленький еле успел отскочить в сторону. Грузовик развернулся к воротам, уставился на них тупыми фарами.

— Противная рожа! — вслух выругался Дима. — Ну погоди, уж мы упрячем тебя на свалку.

— Кого это вы? — дворник опасливо косился на Диму.

— Так, одного знакомого…