Этика пыли

Дора. Ни разу в жизни.

Профессор. Когда жила, плавно проходящая в камне, прорывается другой маленькой, беспокойной жилкой, которая останавливает и отгоняет ее так, что та должна избирать себе другое место, возникает разлом. Я думал, что название это относится к прерывающей жиле. Но горняки всегда относят его к прерванной.

Дора. Это справедливо, если она не продолжается там, где остановлена.

Профессор. Да, в этом, конечно, вся суть дела. И, в противоположность обыкновению благодушных старых профессоров у камней есть дурное обыкновение, когда их прерывают, не спрашивать: «На чем я остановился?»

Дора. Когда две половины стола были сдвинуты вчера, был ли разлом?

Профессор. Да, но только не разлом стола. И все же, Дора, иллюстрация вполне подходящая. Когда пласты камня разделяются только трещиной, оставаясь на одном и том же уровне, подобно двум половинам стола, уместно говорить о трещине, а не о разломе; если же одна половина стола или поднимется выше другой, или отойдет в сторону, так что части не будут состыкованы, это будет уже разлом. Прочитайте лучше главу о разломах в геологии, и вы познакомитесь с ними поближе. И тот разрыв, о котором я упоминал, говоря о Салеве, есть только один из многочисленных разрывов, каковым Альпы на всем протяжении обширной горной цепи обязаны своей формой. Где бы вы ни увидели пропасть действительно грандиозных размеров, почти всегда окажется, что это следствие подобного рода движения. Но всего удивительнее для меня та деликатность, с какой, по-видимому, совершался этот гигантский разгром. Заметьте, однако, что мы до сих пор не представляем, сколько времени нужно, чтобы произвести каждый из этих переворотов. Мы знаем, что перемена температуры изменяет положение и углы атомов кристаллов, как и весь объем камней. Нам известно, что во всех вулканических и в большей части всех подземных процессов температура постоянно изменяется, а следовательно, и массы камня должны расширяться и сокращаться – крайне медленно, но под действием колоссальной силы. Результатом подобного давления должен стать механический надрыв – как в них самих, так и в соседних камнях; и мы не можем представить результаты непреодолимого давления, способного разрывать и поднимать массы толщиной в тысячи футов. Желательны были бы опыты с массами железа и камня, но мы не можем добиться их, потому что христиане всерьез готовы жертвовать свои капиталы только на изыскание легчайших способов истребления друг друга. Однако кроме этого медленного рода давления случаются более или менее внезапные натиски такого же страшного масштаба, и при всем этом, как я уже говорил, меня больше всего удивляет деликатность столкновения. Я отломил глыбу салевского известняка у края одного из главных разломов, образовавших пропасть. Это прекрасный плотный известняк, а сам разлом наполнен красной брекчией, образовавшейся из обломков оторванного камня, связанных красным кристаллизованным цементом. Я взял кусок, гладкий и отполированный по спайкам, вот он. Вы можете провести по его поверхности своими нежными пальчиками, не заметив того места, где скала, способная затмить все холмы Англии так, что от них не видно было бы ни одной верхушки, где, говорю, скала была разодрана во всю толщину, подобно тому, как наступив на платье, вы рвете подол.

Слушательницы рассматривают камень и робко дотрагиваются до него, все еще не понимая, в чем дело.

Мэри (пораженная красотой камня). Но это почти мрамор!

Профессор. Это и есть мрамор. Другая удивительная сторона дела, по моему мнению, заключается в том, что эти камни, которые в течение тысячелетий люди разрезали на плиты для украшения своих главных построек и которые под общим названием «мраморы» восхищали взор и составляли богатство архитектуры, и являются как раз теми, на которых в первую очередь запечатлелись знаки подземной агонии. В них нет ни одной пурпурной жилы, ни одной яркой прожилки, которые не представляли бы картины всех их давних страданий. Какой беспредельной склонностью к дремоте и к безмятежной глупости обладает человеческий ум! Представьте себе мыслящих существ, тысячелетиями режущих и полирующих камни ради их прекрасной окраски. Наконец существа развили в себе способность искусно воспроизводить эти прожилки, научившись ловко рисовать, и, однако, при всей своей любознательности никогда не задали себе вопроса: что разрисовало эти скалы?

Слушательницы удрученно и смущенно переглядываются.

Дело в том, что все мы ходим всю жизнь как сонные и только благодаря очень сильным щипкам наконец приходим в себя и понимаем что-нибудь. К тому же не только мы сами щиплем себя – иногда нас щиплют и другие, что, я нахожу, очень хорошо с их стороны или, иначе сказать, очень свойственно им. Но как же грустна жизнь, состоящая преимущественно из дремоты и щипков!