Этюд в черных тонах

— Мисс Мак-Кари, все мы либо зрители, либо актеры. Иначе в жизни не бывает. Зрители наблюдают, актеры действуют. Одни спокойно сидят на местах, другие движутся. Мистер Икс как будто принадлежит к первой категории, однако на что же он смотрит там, в темноте? Вот почему я собираюсь сделать моего персонажа более… активным. В большей степени актером.

Для меня это прозвучало чересчур заумно. Я могла бы, как обычно, промолчать в ответ, но внезапно мне кое-что вспомнилось:

— Он смотрит на нас.

— Что вы сказали?

— Мистер Икс однажды заявил, что он смотрит не на творения, а… на нас, на людей. Для него творения — это все мы.

Дойл погрузился в задумчивость. И вот тогда-то я и почувствовала…

Мне просто показалось… Это было только ощущение, ничего особенного я не увидела. Но мне показалось, что краем глаза я все-таки различила на противоположном тротуаре удаляющуюся тень.

3

Кто-то словно бы не желал попадаться мне на глаза, когда я обернулась.

Кебы. Прохожие. Бегающая ребятня.

Конечно, на нас смотрели. Кто же в Портсмуте не смотрит на других и сам не оказывается на виду? Вот она я, иду под руку с таким импозантным молодым кавалером, и по нам сразу видно, что мы пара. На нас бросали взгляды, а чем больше на них отвечаешь, тем больше и получаешь обратно. Как выразился бы доктор Дойл, мы либо зрители, либо актеры.

Но это было не то, что мне показалось.

— Что случилось? — спросил Дойл, приметливый, как и всегда.

Я снова покрутила головой: ничего. Быть может, это только мое воображение?

— Да нет, ничего. Вообще-то, я нервничаю.

— Я тоже, немного. Наверное, оттого, что завтра — срок.

— Какой срок?

— Еще одна неделя.

— Ой. — Я вздрогнула, поняв, что имеет в виду Дойл. — Но ведь на прошлой неделе…

— Вы правы, жертв не было, но вот завтра — кто знает? Может быть, тоже ничего не случится. Так или иначе, хотя мне и не нравится эта теория симметрии, которую проповедует наш друг, убийце, возможно, что-то помешало совершить предыдущее преступление, а теперь помех может и не быть.

— Значит, вы считаете, что новое убийство неизбежно.

— Как вам известно, я доверяю мистеру Икс.

— А что вы думаете насчет… «привидения»?

Дойл чуть заметно усмехнулся:

— Мисс Мак-Кари, я врач девятнадцатого века. Привидения хороши для романов. Или для театра. Кстати, вот и он — театр «Милосердие». Мы должны приглядываться ко всему. И Ноггс, и Хатчинс играли в труппе «Копппелиус», это общеизвестно. В антракте представимся мистеру Петтироссо. Мы должны подмечать каждую подозрительную деталь…

Например, что кто-то за нами следит? Я снова занервничала и обернулась.

4

Почему архитектура благотворительных заведений всегда навевает печаль? Как будто мы строим эти дома, чтобы они состязались в несчастье с их обитателями. Или, быть может, чтобы не пробудить в них зависть к тому, чем они не могут владеть. Бедняжкам говорят: «Мы тебя приглашаем и принимаем, мы даем тебе кров, воду и пищу, так не жди, что вдобавок мы еще и усладим твой взор. Потому что это все не твое, это лишь одолжено, но для тебя это место и так остается дворцом в сравнении с твоей бесприютной жизнью». И здание Святой Марии не являлось исключением: серое, с маленькими окнами и каменным двориком. Зато театр «Милосердие» специально перестроили так, чтобы он не имел видимой связи с благотворительностью. Театр был отделен от приюта колоннадой, его остроконечный фасад был украшен знаками зодиака. Мы встроились в очередь добропорядочных жителей Портсмута, главным образом состоящую из офицеров морского флота. Дамы, как мне показалось, стремились подражать столичной моде; самые юные и хорошенькие нарядились в приличные платья, какие носят сейчас и в Лондоне. Полиция удерживала на расстоянии бродяг, цветочниц, женщин с младенцами и детей, тянувших к нам руки — самых разных размеров, на некоторых было меньше пяти пальцев, иногда попадались и шестипалые, были и просто культи. «Милосердие» — это «Милосердие». Власть прочерчивала границу между пространством просьбы и дарения. Дойл вытащил несколько монеток. Ладони закрылись, получив добычу, один рот открылся, чтобы выразить благодарность.

Огромная театральная афиша на четырехногом пюпитре почти закрывала проход. Я рассматривала ее, пока двигалась очередь.

Ниже висело маленькое объявление, добавленное как будто в последний момент: «В память о сэре Джордже Эрпингейле (1820–1882)».

— Ну ясно, скучать нам не придется, — порадовался Дойл.

Это было последнее, что он сумел сказать мне с глазу на глаз.