Этюды к портретам

Ильинский безукоризненно находит меру легкомыслия и глубины в рассказе Чехова. Конечно, после Григоровича и вообще после того, как Чехов давно уже стал одним из корифеев литературы, не так уж трудно прочитывать (извините за корявое словцо) его произведения и с уважением и с проникновенностью, на что сей автор имеет всеми признанное право. Это так. Но в практике театра и литературной эстрады довольно часто на скромное и мудрое лицоАн- тона Павловича попадают брызги пошлости, безвкусия и легкомыслия, так сказать, общеводевильного плана.

Разумеется, Ильинский далек от подобных грехов. И это негативное достоинство еще не приносит ему лавров. Лавры полагаются нашему артисту за то, что, на мой взгляд, Игорь Владимирович с обычной для себя честностью, чистотой и принципиальностью прочитал всем известные и тем не менее всегда желанные для читателя-зрителя-слушателя ранние новеллы Чехова. И вот вам еще одно из обычнейших чудес подлинного искусства, которое тоже не перестает нас радовать, хотя мы все и давно о нем знаем: оказывается, чистота и принципиальность в прочтении Чехова вовсе не требуют от исполнителя пуританства — ни пластического, ни звукового… словом, никакого.

Когда я слушаю Ильинского, рассказывающего своей аудитории милые чеховские новеллы, меня поражает конгениальность этого исполнения. Ведь в Чехове в самом, наверное, одною из главных черт была его ненависть к пошлости, которую он распознавал под любою личиной. Впоследствии писатель противопоставлял обыденщине своеобразную поэтичность своего восприятия и отображения жизни. А в молодости в его распоряжении был только смех. И вот этот чеховский смех Ильинский бросает в зал полными пригоршнями. Ах, как смешон герой рассказа «Пересолил»!.. Артист не пропускает ни малейшей возможности заставить нас посмеяться над трусом. В рассказе написано, что, долго призывая вернуться своего сбежавшего возницу, землемер охрип. Надо самому услышать, насколько смешно и похоже изображает Ильинский осипший голос раскаявшегося землемера!..

Вы скажете: тут нечему особенно радоваться, и особенной находки мы не видим в том, что артист выполнил прямое указание автора. А я считаю, что такая точная и забавная деталь, как хрипота, необычайно характерна для раннего Чехова. Без нее рассказ был бы, как мы говорим теперь, работая над литературным материалом, — «недожат». И то, что Ильинский со своей стороны «дожал» эту подробность, радует меня чрезвычайно…

Я коснусь еще только одного рассказа Чехова в исполнении Ильинского: он читает «Сапоги». Галерея провинциальных типов в этом рассказе достаточно обширна, чтобы сделать его сложным, но и интересным для чтения. А гротесковый, но вполне вероятный сюжет поддерживает у слушателей прямой интерес к событиям новеллы.

Ильинский как бы делается нашим Вергилием по бедному и пошлому городу, в котором и меблированные номера, и театр, и обыватели, и все вообще, что в нем ни существует, как бы запорошено серою пылью банальности. Однако эта банальность под пером Чехова, оставаясь все такою же презренной, приобретает переливчатые и прозрачные краски водевиля, благо сюжет новеллы «Сапоги» построен занимательно (кажется, были и прежде инсценировки этого рассказа).

Настройщик Муркин, нервный и мнительный дурак, заваривший себе на горе всю кашу, показан нам чуть не в первой фразе рассказа. У Ильинского это — образ, по силе не уступающий иным из его ведущих ролей в театре. Совпадение с замыслом Чехова и тут настолько полное, что я лично, слушая «Сапоги» в первый раз, просто ахнул.

Нет надобности мне сейчас разбирать во всех подробностях чтение артистов рассказа «Сапоги». Скажу лишь, что все герои и все вводные, объяснительные фразы рассказа так же хороши у Игоря Владимировича, как и Муркин. Особо отмечу только образ актера, который уговаривает мужа своей любовницы, что ужены этого мужа он не ночевал… Вот здесь пригодились лицедею напыщенные и фальшивые интонации, к каким он приучался в своих ролях во многих мелодрамах. «Дрожемент» в его голосе, когда он вопрошает мужа: «И ты ввверрришь?!» — один этот дрожемент говорит нам о захолустном театре больше, чем другой очерк или рассказ, посвященный этой теме…

Но, как уже сказано, Ильинский не только обрисовывает персонажей рассказа с завидною яркостью и точностью. Он передает и самый стиль времени.

Ильинский же показывает нам мирок чеховского захолустья как нечто очень далекое от нас. Он и сам удивляется тому, что возможна была жизнь такая бессмысленная, пошлая (простите за чересчур частое повторение этого эпитета, но мне не хочется неточными синонимами смягчать смысл этого понятия). Мне даже кажется, что никогда я не видел Ильинского таким злым, как в этом рассказе. И я очень благодарен артисту за все то, что он сообщил мне сам, и за то, что пришло в голову лично мне в результате его исполнения рассказов Чехова.

А как Ильинский читает «Золотого петушка»!

Не знаю, на чем остановиться сначала: на общей трактовке пушкинской сказки или на отдельных деталях, которые удивили меня своею новизной и неожиданностью…