Этюды к портретам

В сказках Пушкина существенно передать и ту стихию поэзии, которая не оставляет ни единой строчки гениального автора, и в то же время нельзя упустить специфическую атмосферу волшебных народных мифов, ощущаемых и воспроизведенных поэтом с достоверностью, неповторимою после него.

Но «Золотой петушок» имеет еще одно качество, присущее только данной вещи": эта сказка сатирична. Точнее, иронична. Автор глубоко спрятал свою издевку, но она тут все время. И смех, которым вы награждаете туповатого царя Додона, — это не радостный смех по поводу удач князя Гвидона или неудач его теток и бабки. У рассказчика (а Пушкин в сказках, естественно, выступает не от своего лица, а в виде сказителя — где доброго и пылкого, где сдержанного и встревоженного за своих героев, а где и ехидного, ухмыляющегося и как бы подмигивающего своим слушателям (читателям): мы-то с вами, друзья, понимаем, в чем тут дело!..) — у рассказчика, говорят, нет сочувствия к До- дону. Но он соблюдает общепринятый в сказках тон этакой пристойной «объективности».

Должен признаться, что большую часть изложенных выше мыслей внушил мне Ильинский, который отлично уловил иронический тон сказки. То, что в чтении про себя воспринимается как ясный, но неназойливый замысел автора, у нашего артиста расцветает вдруг множеством чисто комических деталей. И такие детали ни в коем случае не являются «отсебятинами», «фортелями», которые внес артист вне всякой связи с текстом и замыслом вещи (а мы знаем много таких исполнителей). Нет, Ильинский не только бережно, онлюбовно относится к пушкинскому стиху.

С первых слов слушатель постигает, что исполнитель сказки, строго следуя за автором, относится к царю Додону с издевкой. Произнося эпитет «славный», относящийся к Додону, Ильинский так модулирует голосом, что в зале первый раз возникает хохот. Изображая злость Додона по поводу нападений на его владения (когда сам Додон состарился), Ильинский рисует царя чем-то вроде впавшего в детство старца, который и сердится уже по-детски…

И так оно идет дальше. Я уже отмечал, что Ильинский любит и бережет стих в своем чтении. Не пострадал от него и хорей сказки. Наоборот, ритм пушкинских строф, как оно и должно быть, обращается в один из приемов, при помощи которых автор (а вслед за ним и исполнитель) живописуют нам ирреальный, но такой милый всем нам мир сказок…

Вот где наивность, всегда присутствующая в даровании Ильинского, находит себе наиболее эффективное применение!.. Несмотря на ироничность — явную и проведенную до конца, — Игорь Владимирович совершенно органично передает нам атмосферу сказки.

Слушатели смеются много раз. Они аплодируют блестяще найденным, вполне реалистическим и даже психологическим штрихам в трактовке «Петушка». Но ни на секунду не исчезает у них то чудесное очарование, какое дает нам хорошая сказка…

Читает Ильинский еще и монолог, который до него никогда не входил в репертуар литературной эстрады, — монолог гувернера Карла Ивановича из «Детства и отрочества» Л. Н. Толстого. Теперь кажется странным, что эта вполне законченная новелла, изложенная в характерной прямой речи, отличающаяся помимо всего прочего четким сюжетом, не привлекла внимания чтецов до Ильинского. Но меня не удивляет, что именно этот артист включил в свои вечера устную автобиографию неудачливого немца. Она — абсолютно в палитре Ильинского. В ней есть все, что, очевидно, приходится по душе нашему артисту: Карл Иванович — добряк, он наивен, у него есть какие-то причуды, к ним мы отнесем и его немецкий акцент.

Наши современники с понятием «немец» связывают фигуры, характерные для Германии бисмарковского периода, Германии победоносных войн второй половины прошлого столетия и неудачных войн нашего века. Немцы-идеалисты — персонажи вроде Карла Ивановича или тургеневского Лемма — сейчас не очень даже понятны. Поэтому со стороны Ильинского нужна известная смелость и — что еще важнее — удача, чтобы заинтересовать аудиторию судьбою этого своего героя. Характерно, что в годы Отечественной войны Ильинский не читал рассказа Карла Ивановича, — впрочем, это понятно. Но убедительность всей фигуры пожилого гувернера в интерпретации Игоря Владимировича не подлежит сомнению.

Но вот что примечательно: иртеньевский гувернер не имеет ничего общего с теми чудаками, которых Ильинский создал до него на сцене и на эстраде. Его облик абсолютно самостоятелен. Меня всегда поражает это свойство Ильинского: неистощимость в характеристиках его персонажей.