Этюды об ибн Пайко: Тройной роман

Петре быстро залез под прилавок и затащил за собой туда и своего товарища, монастырского слугу, который был моложе его, — его ум, который чаще всего работал медленно, теперь отправил ему срочное сообщение: янычары! И так, укрывшись под этим прилавком из расшатанных досок, посреди раскатившихся горшков и перевернутых глиняных мисок, превратившихся в крышки для цветочных горшков, Петре, сам похожий на цветок, сраженный морозом, с ужасом наблюдал всплеск янычарской ярости и злости. В щель между досками ему были видны то ятаганы, то лошадиные копыта, то развевающиеся гривы и поводья, перед ним мелькали перевернутые горбатые седла, сапоги, винтовки, ружья, кнут, обвивший змеей чью-то шею… А когда воздух до невозможности напитался запахом потных тел людей и лошадей так, что стало трудно дышать, Петре сказал сам себе: будь я даже последним убогим нищим, мне все равно не спастись. Заберут меня вместе со всеми, не вымолить никому пощады, хоть тысячу раз кланяйся. И вот именно тогда изъян сына Байко, который вообще-то был скорее не недостатком, а знаком некоей чудесной удачи, начал пробуждать его, доселе будто дремавшего. Он привстал с колен. Вот это да! Петре увидел, что по ярмарке словно прошла какая-то гигантская метла и смела все на своем пути, а прилавки и ряды палаток превратились в длинные диваны необыкновенно ярких раскрасок. Будто огромный дворец, не иначе как султанский, открылся перед его взором и призвал его вытянуть шею еще больше. И в то время, когда монастырский слуга и какие-то монахи, теснящиеся за мешками с хлебом и глиняными сосудами с вином, кричали ему, чтобы он лег и спрятался, он все больше и больше выпрямлялся — вот Петре увидел толпу детей, которых янычары приковали к одной общей цепи, а за ними крупы коней, гладкие и лоснящиеся, как ковры. «Святой Георгий, и что же теперь мне делать?» — спросил сын Байко и двинулся вперед, как во сне. Он решительно направился к выходу с ярмарки, не слыша выкриков, обращенных к нему.

А сон его сбылся вот таким образом:

Сын Байко добрался до рынка, хром-хром, шаг за шагом, и попал в лавку сапожника Иосифа в безистене. Сапожник побрызгал на него розовой водой и, расспросив его, что да как, приказал, чтобы позвали его дочку Тодору.

Сказал:

«Я тебя много раз видел, когда приезжал в монастырь, Петре. Я сразу тебя приметил и запомнил. И теперь, раз ты тут, хочу сказать, что был бы очень рад видеть тебя своим зятем, Петре. Было бы неплохо, если бы тебя, как моего зятя, звали отныне ибн Байко. Жена у меня умерла, дочерей я выдал замуж, из всех у меня осталась только одна дочка. Может, тебе странно, что я так тороплюсь, но ты потом поймешь, что я был прав. Я свою Тодору знаю, а то, что она тебя не знает, так это к лучшему. Я даже рад этому. Вот будет ей занятие — тебя узнавать. Она богата, у нее все есть, но я не хочу, чтобы она лентяйничала. Я хочу, чтобы она засучила рукава и стала достойной мужа. Договорились?»

«Договорились», — ответил ибн Байко коротко.

Даже не поблагодарил.

«А что, если меня поймают? Игумен и монастырь будут меня судить, от них нет спасения, — сказал Петре. — Не миновать мне тогда адского котла».

«Они подумают, что тебя забрали янычары, — сказал сапожник, поразмыслив. — Сначала будешь лавку чистить, в летние дни мостовую перед лавкой водой брызгать и подметать, воду таскать из ближайшего источника, относить домой, что нужно будет, обед брать из дома. Поначалу поработаешь младшим подмастерьем, потом главным подмастерьем, а к следующей ярмарке станешь мастером, а раз ты грамоте обучен, я позабочусь, чтобы тебя сделали писцом в нашей гильдии, сапожной. Никто тебе ничего сделать не сможет, зять».

3.

Сандри, сын Трайко или Тайко из города Струга, в первый раз встретил Марина Крусича через час или два после окончания икинди, третьей послеобеденной мусульманской молитвы.

У Марина Крусича были большие голубые глаза, синее, чем воды озера, мягкие сапоги, украшенные кисточками, штаны, стянутые ниже колен, и теплая пелерина, ненужная в это время года и в этой стране. По его наряду с первого взгляда можно было определить, что сам он из Дубровника и занимается тем, что отправляет караваны с воском и шерстью в Леш и другие города Албании.

Марин не удивлялся, глядя на рыбацкие лодки, чьи разрешения на рыбную ловлю сейчас, перед выходом на озеро, проверяли люди эмира, которые и при возвращении с таким же рвением осматривали и взвешивали их улов. Да, его взгляд не выражал удивления, как это обычно бывает у людей, много повидавших и переставших чему-либо изумляться, или у тех, кто, хоть и не видел ничего, но считает все происходящее само собой понятным и естественным. Взгляд его выражал печаль и безразличие, переходящие в тупость, как будто он не видел того, на что смотрел.