Этюды об ибн Пайко: Тройной роман

«Отец меня выдал, я не хотела. Но так у нас повелось в доме. Ни слова, ни полслова против сказать нельзя, если отец уже что-нибудь решил. Все мои девять сестер так вышли замуж. А теперь моя судьба, отче, в твоих руках. Делай, что считаешь нужным, а я так жить больше не могу».

Тодора не сказала священнику прямо, что хочет, чтобы он стал наушником и выдал Петре святым отцам из монастыря Святого Георгия, только бы глаза ее больше не видели этого олуха, который только и умел, что детей ей делать. Не сказала, но священник Никола и сам догадался и немало удивился такому редкому чуду — женщине, которая хочет остаться без мужа и растить детей в одиночестве. «Боже, помоги», — сказал он себе и решил повернуть дело по-другому.

Священник Никола немного подумал и потом сказал:

«Вот что мы сделаем, дитя мое. Хорошо, что ты пришла со мной посоветоваться. Это и для него хорошо, и для твоих соседей, и для тебя, и больше всего для святого Георгия. Ты из богатой семьи, у вас есть и поля, и виноградники, есть и большой луг. Ты научишь своего мужа подарить луг монастырю, тогда его грехи ему простятся».

Тодора выпучила глаза:

«Подарить?»

«Да, виноградник, поле или что-нибудь подобное. Монастыри с этого живут. От подарков царей и королей, сербских, болгарских, византийских, которые сменяли тут друг друга; от богатых и простых людей, которые дают деньги на помин души, на панихиды, на могилы. Как ты наверняка слышала, монастырь Святого Георгия долгое время находился в запустении и был почти полностью разрушен, но сербский король Милутин[44] восстановил его для своего спасения, и как повелось при всякой перемене власти, подтвердил монастырю все его права и привилегии. Теперь, по правде, монастырь Святого Георгия сам является метохией[45] Хиландарского монастыря, отдает тому половину хлеба, вина и брынзы, и, вероятно, горшков тоже. Так что будет лучше всего, дочь моя, если и вы так поступите. Тогда у тебя смирится душа, с него снимутся грехи, и дети не останутся без отца. И пусть Господь спасет от чумы и твой квартал, и весь город, ибо кладбище стало уже больше, чем Скопье».

Тодора застонала от разочарования, а ребенок в животе пнул ее ногой. Она спросила:

«Это действительно лучшее, что мы можем сделать, отче?»

«Конечно, конечно. Ведь ты видишь, дочка, что нам становится все хуже? Я тебе уже сказал, что у турок зуб на монастырь Святого Георгия. Они хотят его закрыть. Положили глаз на его богатства. Разграбят все имущество и поделят, как они и раньше делали, среди своих видных военачальников. Если люди будут поддерживать нас, как я тебе советую, туркам будет труднее справиться с нами. Посмотри, сколько нас осталось в городе… И еще, вот ты говоришь, чума. Но разве нас не стирают с лица земли и по-другому? Базар процветает, но за чей счет процветает? За счет турок, которые там обретаются. Несколько лет назад среди нас было всего трое потурченных, принявших ислам, кто по одной причине, кто по другой. А теперь — сколько нас осталось, дочка? Сначала наши земли заселили турки из Малой Азии, а теперь половина мусульманских хозяйств — бывшие наши люди, потурченные. Если бы не крестьяне, которые стали переселяться в город, когда законы были не так суровы, если бы не они, эти простые крестьяне, сохранившие веру и язык, наша судьба была бы совсем ужасной. Поэтому не следует нам ссориться друг с другом. Ведь, посмотри, и евреи стали выдавливать нас из наших кварталов. Они, бедняги, бегут из Испании и Португалии на кораблях и с караванами, пробираются в Салоники, но дорога туда идет через Скопье, так что многие оседают здесь. Что мы с ними будем делать? Ну, иди теперь с Богом. Пусть Господь даст тебе здоровье и легкие роды».

Тодора отправилась домой, плача от бессильной ненависти, что у нее ничего не вышло. Этот ее павлин — хоть он и понятия не имел, что она собиралась сделать — теперь распустит хвост еще сильнее, злилась Тодора. После того, как он сел за стол с мутесарифом, он так о себе возомнил, что, когда залез на нее, чтобы сделать ей еще одного ребенка, выпустил свое семя в ее колодец так обильно, будто поил молоком чьи-то страдающие души. Теперь он вообще ничего вокруг не замечает. Не видит, что если и раньше, когда он был унижен, она его ненавидела, то теперь, когда он ходит таким гоголем, она ненавидит его в сто раз больше.

«Я хочу, чтобы у меня был сын, — нахально сказал он ей. — Смотри у меня, если опять родишь мне дочь».

А она, закованная в его кандалы, молилась, с одной стороны, чтобы победить страх, а с другой, назло ему, взывала:

«Милый Боже, пусть будет дочка, молю тебя! Если будет дочка, то мы втроем сумеем выклевать глаза этой твари».

3.

Неодолимое желание уехать из Блатие в Скопье не давало покоя сыну Тайко, в один момент оно стало настолько сильным, что заставило его отправиться туда немедля, в то же утро. Хотя в Скопье у него не было никакого определенного дела.