Этюды об ибн Пайко: Тройной роман

«Что ж, тогда надо поскорее найти тебе невесту, — сказал он. — И чтобы Господь дал вам дочку, это тебе мое благословение».

Так и сделали. Женой ибн Байко стала Тодора, дочь богатого сапожника Иосифа, а первой дочери, которая у них родилась, при крещении дали имя Костадинка, Коца.

Снег все падал, падал, а Петре думал:

«Вот потрафил мне старик! Вот это да! Гроша ломаного не стоит то, чего человек не видел своими глазами и не слышал своими ушами».

И захромал — шаг за шагом — по снегу и льду, огибая большой ярмарочный сарай с монастырскими горшками, вином, мясом и хлебом. Петре обдумывал свой план. «Интересно, Баязид приедет в Скопье? — думал он. Он зимы проводит то в Эдирне, то здесь, климат здешний ему очень нравится. Вот бы его тут встретить, а? Вдруг я столкнусь с ним лицом к лицу и поклонюсь ему, а? — раздумывал Петре, видя себя гордо стоящим перед несущейся мимо него закрытой султанской каретой, запряженной шестеркой лошадей, или представляя себя — вот он впереди толпы несет царские знаки. От таких картин у Петре прямо слюнки текли, будто перед копченой бастурмой. Святой Георгий Победоносец, вот бы это и вправду случилось, а?»

Чего только на ярмарке не было — ярмарка она ярмарка и есть, глаза на лоб полезут. Мешки с зерном, головы сахара, кунжут, турецкий горох, рис для плова и для каши, амфоры с оливковым маслом и с маслинами, сушеные фрукты в корзинах, чернослив, финики, инжир, а дальше горшки с медом, жиром и курдючным салом. Через некоторое время пришли посостязаться турецкие борцы — пеливаны, полуголые и намазавшиеся маслом, в кожаных штанах, отделанных серебряным шнуром. Натянули проволоку, по ней канатоходцы ходить стали, ох ты, боже мой! У Петре перед глазами все поплыло от пестроты на прилавках, но он старался держаться — ведь у него в голове собственная задумка была. Народ из наших, крестьяне, еще турки и албанцы, а больше всего влахов, а еще — то там, то сям — кто-нибудь из Дубровника в этой их разукрашенной одежде, так и мелькали перед взором Петре. У них широкие бакенбарды торчали, как сабли, волосы были всклокоченные — ну, прямо овины на головах, они приценивались и прижимисто торговались, глядя на него, а не на горшки и вина, от всего этого у любого голова легко могла пойти кругом — но не у Петре. У него был план, так ведь, поэтому он был готов выдержать что угодно.

На второй день ярмарки, уже расстроенный, что время проходит быстро, а он ничего не предпринимает, Петре сумел как-то уговорить одного из монастырских слуг остаться вместо него у прилавка, пока он немного погуляет и поглазеет вокруг. Город был полон янычар, он знал это, и молодым людям, а тем более таким, как он, выглядевшим моложе своих лет, гулять без цели было очень опасно. Но ему бы стало еще страшнее, если бы он знал вот что: тысяча пятьсот янычаров были отправлены в Румелию[17] для того, чтобы они захватили и привезли в Турцию два раза по столько молодых рабов возрастом около пятнадцати лет, с тем чтобы там держать их под пристальным наблюдением еще лет шесть, пока они не станут сильными, смирными и послушными. Им даже сапоги носить не разрешали, раз в год выдавали им одежду из ситца, по две верхние рубахи, одну легкую накидку, два лука, саблю, щит и несколько шлемов.

И их, укрощенных таким образом, потом отправляли отбирать детей у христиан: каждый год султанская Порта подпитывалась новыми янычарами. Некоторые из них оставались во дворце стражниками, некоторых султан отсылал как солдат в крепости, платя им по три-четыре аспры в день. Были среди них, правду сказать, и трубачи, даже пушечных дел мастера, которым платили и по пятьдесят аспр в день — хорошая плата, но и они были рабами своего хозяина.

Петре же, вместо того, чтобы радоваться, что он не попал в руки этих злодеев, все вертел в уме: как бы ему увидеть Баязида, Господи! Как бы узнать, приедет ли султан в Скопье?

Сначала он прохромал через Одун-базар, потом через Туз-базар, и хотя ему на этих базарах очень понравилось, он в то же время недоумевал, зачем разному товару свой рынок: коровы и быки на Айван-базаре казались такими одинокими, отделенными от молодняка на Койин-базаре, вяленая рыба на Балук-базаре выглядела уныло, лишенная возможности украсить собой прилавки с пахтой, творогом, кругами сыра и колобками масла на Чомлек-базаре. Петре добрался, хром-хром, шаг за шагом, до Тереке-базара, где задержался дольше всего, там ему понравилась прекрасная солома для сенников, а на Налин-базаре он даже потрогал одну или две пары пестрых деревянных башмаков. «Ох, святой Георгий, о, господи! Как устроен мир! Вот глупость! Кто это здесь так все придумал?» — бормотал про себя Петре, застигнутый врасплох странной тоской по справедливости. Ему вдруг пришло в голову: разве не лучше, когда все смешано друг с другом? Как люди. Что бы было с городом, если бы всех хромых, как он, собрали в одном месте, и сверх того, они не имели бы права смешиваться с другими? Что бы стало, если бы хромые брали в жены только хромых женщин, а хромые женщины рожали бы только хромых детей!?