Эткинд, Александр - Хлыст. Секты. Литература и революция

'V виду, голосу и мягким движениям сильно напоминает девушку [...] 1. Ч)—60 лет старого скопца трудно отличить от старухи»4. Оскоплен-I I .ie мужчины и женщины освобождались не только от различия своих и. 1.1овых органов, но и от асимметрии половых ролей. Священник Серил и, наблюдавший хлыстов в начале 19 века, писал с удивлением: «меж-

\ мужчинами и женщинами нет никакого различия, все одно»5. Скопим и скопчихи радели вместе, ритуальной разницы между ними не

идо. «Женский пол ничем не отличается от мужского в радении и i йствует во всем подобно мужскому»6. Ампутация половых органов

мла частью более широкого проекта: ампутации пола как такового, во |ч см многообразии его физических, психологических, социальных,

■ viibrypHbix манифестаций.

Оскопление эффективно решало проклятые проблемы человечес-

■ <>го бытия, причем не только гендерные. В представлении скопцов Фсх состоит «единственно в плотском смешении, и якобы от сего ||>иько греха смерть простерлась на весь род человеческий»7. Кто не | решит, тот не умрет. Но кто имеет пол, тот грешит. По-видимому,

90 Часть 1. ВВЕДЕНИЯ В ТЕМУ

именно обещание физического бессмертия и было тайной странного успеха, которым сопровождался прозелитизм скопцов. За этим была жесткая логика, воспроизводившаяся и в других контекстах. Смерть есть наказание за грех; грех есть неизбежное следствие пола; таким образом, избавление от пола есть способ сделать людей бессмертными. Физическое бессмертие требует избавления от физических признаков пола. Желание личного бессмертия оказывалось сильнее влечения к продолжению рода; соблазн культуры — сильнее природного инстинкта. В психоанализе влечение к смерти связано с влечением к сексу; скопцы инвертировали эти отношения, соединив их в иное целое, состоящее из отрицания смерти и отрицания секса. Желание бессмертия вело к абсолютному подавлению сексуальности. Для осуществления этой тотальной программы нужен только нож. В сравнении с метафизическими образами чистых и вечных тел, приносимая жертва не казалась столь уж большой:

В отличие от большинства религий, окончательное вознаграждение ожидалось скопцами не на том свете, а непосредственно на этом. Живыми в этой секте называли скопцов, мертвыми — всех остальных'. Как писал в Святейший Синод архимандрит Досифей:

скопцы мудрствуют, что бытие видимого сего мира продолжится бесконечно, и изменение оного состоять будет якобы не в обновлении стихий, но в перемене образа жизни людей, то есть что все люди будут такими же скопцами как и они, и будучи уже облечены бессмертием, в сем земном местопребывании, которое должно преобразиться в райское поселение, блаженствовать будут вовеки2.

Скопцы «не верят в воскресение мертвых», потому что не верят в смерть. «Христос никогда не умирал, он постоянно блуждает по земле, бесполый, в различных образах» — так передал центральный догмат скопчества Гакстгаузен'. «Смерти нет. Смерть — дело мнимое, кажущееся», — писал о вере скопцов Кельсиев4. Скопцы не грешат и потому бессмертны. Второе пришествие уже произошло, Христом является Селиванов, и люди уже живут в апокалиптическом мире. Рай и ад соседствуют на этой земле, но разделены ясной границей: оскопленные оказываются в раю с самой минуты оскопления, прочие живут в аду. Страшный суд творится не в конце времен, как считает церковь, и не в момент смерти, как склонна была считать народная культура, а еще при жизни, здесь и сейчас. Такое решение эсхатологической проблемы вообще характерно для русского раскола; беспоповцы разных толков считали, что живут уже после Конца Света5. Скопцы отличались от других точным знанием того, как спастись и кто является спасенным.

Смерть оставалась на долю тех, кто соблазнялся лепостью. «Поминайте смертный час», призывал Селиванов и обещал: «Отставьте пло-гяное утешение [...] — плоти ваши будут нетленными». Иногда обещание бессмертия могло быть буквальным, иногда — символическим. В любом случае путь назад был невозможен, и скопцу приходилось искать свое место в доступной ему социальной иерархии, а значит, ценить свое новое положение и связанные с ним нормы. Первые иллюзии, конечно, рассеивались быстро: скопцы умирали не реже и lie чаще остальных людей. К смерти, однако, в скопческих кораблях относились просто, как бы стараясь ее игнорировать, сделать по возможности незаметной; этой легкости не раз удивлялись православные миссионеры. Каждое радение было общением с высшими силами, путешествием на тот свет и духовным возрождением. В сравнении с этим опытом физическая смерть теряла свое значение.

Между мужчинами-скопцам и, единомышленниками и людьми общей судьбы, возникала особая близость. Любовь Селиванова сосредоточена на кастрированном им Александре Шилове, о котором в Страдах рассказано довольно откровенно, как о фаворите. Для него | щного Селиванов не жалеет слов: «и много с ним беседовал, и ни с кем так много не беседовал, как с ним». Когда им пришла пора разойтись, Селиванов провожает Шилова своей ритмической прозой, которая в кульминационные моменты начинает рифмоваться: