Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

группа людей, говорящих на одном языке, обладающих комплексом обычаев, укладом жизни, хранимых и освященных традицией и отличаемых ею от таковых других групп[58].

Это определение принадлежало человеку, который считался буржуазным ученым-белоэмигрантом, и уже из‐за этого клейма многие годы оставалось недоступным советским читателям.

В 1980‐х годах уровень идеологически дозволенного в СССР существенно расширился, и этнографы получили возможность заходить в такие предметные области, которые раньше были для них запретными, поскольку считались заповедниками других научных дисциплин — исторического материализма и научного коммунизма, включавших в себя сталинскую теорию нации. Кроме того, переход к неэтнической трактовке советского народа как исторической общности (почти нации) сделал необходимым как-то определять сугубо этнические характеристики советских людей — различие их языков и культурных традиций. Такое переосмысление начал директор Института этнографии и антропологии АН СССР академик Юлиан Владимирович Бромлей (1921–1990).

Ю. В. Бромлей первым в стране реабилитировал понятие «этнос», предложив его определение, близкое тому, которое дал Широкогоров в 1920‐х:

Этнос может быть определен как исторически сложившаяся на определенной территории устойчивая межпоколенная совокупность людей, обладающих не только общими чертами, но и относительно стабильными особенностями культуры (включая язык) и психики, а также сознанием своего единства и отличия от всех других подобных образований (самосознанием), фиксированным в самоназвании (этнониме)[59].

Попробуйте отличить это определение этноса от сталинского определения нации, и вы увидите, что в трактовке академика понятию «этнос» не хватает только одного признака («общая экономическая жизнь»), чтобы полностью слиться с понятием «нация» в его сталинской версии.

Прошло еще одно десятилетие, прежде чем советские понятия-близнецы «нация» и «этнос» начали движение в разные смысловые стороны, занимая постепенно свои особые предметные ниши, те, которые наметили еще Э. Ренан и Ф. Мейнеке, — политическую для нации и культурную для этноса. При этом в науке происходило уточнение и разъяснение обоих понятий.

В конце 1980‐х годов, в период перестройки в СССР, стал налаживаться международный научный обмен в гуманитарных сферах знания. В это время советские обществоведы познакомились с работами выдающегося британского социолога, теоретика этносимволизма Энтони Смита, давшего в 1986 году следующее определение этнической общности:

Ethnie (это авторский термин, близкий русскому «этнос». — Э. П.) — общность людей, имеющая имя, разделяющая мифы о предках, имеющая совместную историю и культуру, ассоциированная со специфической территорией и обладающая чувством солидарности[60].

Значимость такого определения в том, что оно на первое место выводит не объективистские характеристики этноса (язык, традиции, стереотипы поведения), а самосознание групп, их идентичность, проявляющуюся в самоназваниях и представлениях людей об общем происхождении, которое всегда носит легендарный, мифологический характер. Это, по сути, новый конструктивистский подход к теории этноса и нации, хотя Э. Смита к числу теоретиков конструктивизма обычно не относят, но все подобные классификации весьма ограниченны и упрощены.

Терминологические дискуссии в постсоветской этнологии