Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

Программа СРН базировалась на триаде «официальной народности»: «Благо родины в незыблемом сохранении Православия, русского неограниченного Самодержавия и народности»[222]. Сама эта доктрина, как уже отмечалось в первой главе, была формой имитации национализма, попыткой вытеснить его гражданское содержание. Бенедикт Андерсон назвал эту доктрину «официальным национализмом» и при классификации разновидностей национализма выделил его в особую категорию. «Официальный национализм» явился, по мнению Андерсона, «ответом правящих групп, преимущественно династических и аристократических, на угрозу исключения или маргинализации последних в воображенном сообществе» и был связан «с попытками аристократии и монархии сохранить империю»[223].

Принцип имитации был воспроизведен и в Советском Союзе, руководство которого постоянно старалось декорировать Советскую империю под добровольный союз республик. Декоративность республиканско-демократического, национально-федеративного устройства нужна была Советской империи именно потому, что Сталин понимал, что имперский тип правления в XX веке уже нелегитимен в глобальном масштабе. Вот и нынешние российские лидеры по той же причине декорируют свой главный политический проект возрождения административно-командной вертикали власти под демократию (особую, «суверенную демократию») и федерацию (особую, «вертикальную федерацию»).

На наш взгляд, история России начиная с XIX века — это история империи, которая хотела выглядеть как государство-нация, без изменения политического режима. Такая имитация — один из важных элементов российской политической традиции. При этом отечественная история показала, что методика, при которой некое нелюбимое властью политическое явление не запрещают, а заменяют суррогатом, оказалась весьма результативной с точки зрения самосохранения авторитарной власти. Эта политическая технология надолго задержала рождение политической нации в России, со всеми вытекающими из этого последствиями для модернизационных процессов.

«Официальный национализм» прежде всего стал преградой для утверждения идеи народного суверенитета. Сценарий «официальной народности» не нуждался в народе как субъекте. Ему, народу, дозволялось любить государя и государство и умирать «За царя и отечество» или «За родину, за Сталина», но не легитимировать власть и тем более не участвовать в ней. Народное участие заменялось патернализмом: «Государь (вождь) — отец народа — сам знает, что нужно подданным». Доктрина «официальной народности» («официального национализма») на века идеологически закрепила за государством, а не нацией центральное место в историческом развитии. В лоне этой доктрины сформировалась концепция особого характера русского народа, отличающегося от рационалистического аморализма Запада и обладающего врожденным превосходством над ним. При этом декларация верности «русской народности» как опоре империи не препятствовала жесточайшей эксплуатации именно русского православного сообщества. В чем-то положение русских в Российской империи было хуже, чем положение других народов: большую часть крепостных составляли именно русские православные люди. Впрочем, приниженное положение этнического большинства народов было характерно не только для Российской империи, но и для многих других империй. Как отмечает В. Галецкий, «русский, турецкий, австрийский и венгерский этносы были имперообразующими, но они, как представляется, все же были в первую очередь инструментом, а не целью имперского строительства»[224]. И в этом смысле знаменитое высказывание Василия Ключевского «Государство пухло, народ хирел» можно отнести к большинству государств имперского типа, под которыми мы понимаем государство, включающего в себя территориальные сообщества, лишенные политической самостоятельности и управляемые из одного центра.

«Имперский синдром» versus гражданская нация

С противопоставлением категорий «империя» и «нация» согласны не все. Например, в России какая-то часть интеллектуалов отвергает такую дихотомию уже потому, что она опирается на иноземную теорию модернизации. Люди, поглощенные идеей «освобождения России от идеологического влияния Запада», пытаются освободиться и от указанной дихотомии. Например, политический публицист Станислав Белковский во времена, когда он считал, что Россия подвергается внешнему управлению со стороны Америки, полагал, что хоть Россия и находится на пути к формированию нации, но «у нашей нации есть единая судьба — имперская»[225]. Наталья Нарочницкая, депутат Госдумы в 2003–2007 годах и принципиальный борец с чуждым западным влиянием на Россию (с 2008 года она борется с этим в «логове врага», проживая в Париже), придерживается такого же мнения. Она признает «позитивный опыт построения гражданской нации», который, по ее мнению, неизбежно перерастет в России «в спокойную имперскую сущность, свободную от страхов и ощущения собственной уязвимости перед чужими и разрушительными идеями»[226].