Этничность, нация и политика. Критические очерки по этнополитологии

В ходе повальной кампании национальные школы открывали до того, как подготовили преподавателей для работы в них. Если в селах всегда не хватало учителей, то во многих городах количество школ превосходило количество учеников, которые могли бы в них учиться. Ведь запись в школы проходила на основе принудительной этнической идентификации по происхождению родителей, хотя ребенок по языку и культуре мог относить себя к другой этничности. Через несколько лет выяснилось, что полученное в создававшихся преимущественно для отчетности школах образование оказывалось сугубо формальным, что делало многих выпускников таких школ неконкурентоспособными в реальной жизни.

Еще хуже дела обстояли на главном направлении коренизации — в сфере поощрения карьерной мобильности национальных кадров. Продвижение во власть одних групп национальных меньшинств, как правило, происходило за счет вытеснения из нее других меньшинств. Например, в процессе коренизации Совнаркома Грузии его руководство «очистилось» не только от русских, но и от армян, составлявших в 1920‐х годах около 15 % населения Тифлиса. Под прикрытием коренизации проходила и насильственная ассимиляция меньшинств: в Грузии — по отношению к абхазам и осетинам; в Азербайджане — к грузинам, армянам, лезгинам; в Украине — к русинам; в Узбекистане — к таджикам и т. д. Однако все это лишь в малой степени повлияло на торможение, а затем и свертывание политики коренизации.

«Угнетенные» богаче «угнетателей»

Главной причиной пробуксовки коренизации уже к началу 1930‐х годов стало растущее разочарование партийного руководства в политике поддержки «угнетенных народов». Назову лишь несколько факторов, обусловивших такую перемену настроений.

Во-первых, в ходе начавшейся в 1928 году коллективизации, повлекшей за собой и «раскулачивание», выяснилось, что некоторые «угнетенные нации» оказались более экономически обеспеченными, чем великорусские крестьяне. Уже по этой причине во многих регионах доля так называемых кулаков среди представителей национальных меньшинств была зачастую значительно выше, чем у этнического большинства. Так, в Ленинградской области в первой группе крестьян, репрессированных в 1930–1931 годах как кулаки, более половины составили ингерманландцы (ингерманландские финны), хотя доля этой этнической группы в составе населения области была менее 2 %[295]. Отмеченные диспропорции в национальном представительстве репрессированных крестьян тогда еще не были связаны с этнической дискриминацией. Это был результат классовой борьбы, делившей людей на богачей и бедняков и не принимавшей в расчет историко-культурные особенности разных этнических и религиозных групп населения. Большая доля зажиточных крестьян среди презираемых в имперские времена «чухонцев» во многом была обусловлена тем, что у ингерманландцев, почти сплошь лютеран по вероисповеданию, сохранялись особенности протестантской трудовой этики, влияние которой на экономические успехи отмечал еще Макс Вебер в классической работе «Протестантская этика и дух капитализма».

Во-вторых, именно в национальных регионах сильнее всего проявилось сопротивление населения как коллективизации, так и раскулачиванию. Дело не только в разном уровне экономического положения крестьян, но и в историко-культурных факторах, обусловивших и различное отношение к зажиточным людям. В России давно сложился крайне негативный образ богатого крестьянина, выразившийся в презрительных кличках «кулак» и «мироед». Их объяснял В. Даль в своем толковом словаре XIX в. и анализировал Н. Добролюбов в эссе «Черты для характеристики русского простонародья» (1859). Зримо и драматически ненависть низов крестьянства к кулакам проявилась в период раскулачивания, когда в русских регионах низовая крестьянская масса, принимавшая активное участие в выселении кулаков и захвате их имущества, лютовала сильнее, чем ОГПУ. Дело дошло до того, что 25 июня 1932 года ЦИК СССР издал постановление «О революционной законности», направленное на прекращение самочинных репрессий против кулаков[296].

Совсем иначе относились к тем, кого власти зачисляли в «кулаки», в тех районах, где состоятельные крестьяне были не только уважаемыми людьми, но еще и лидерами общин, старостами религиозных приходов (или лидерами вирдов, джамаатов), старейшинами родов, тейпов, тукхумов, жузов и др. Таких в обиду не давали, отстаивали всем миром. Так или иначе, в 1929–1931 годах в Казахстане, в республиках Поволжья, на Кавказе и в Украине в разных формах сопротивления коллективизации и раскулачиванию, по данным ОГПУ, участвовало около 2,5 миллиона крестьян.

«Наказанные народы»