Мне кажется, что поп-музыка переживает кризис, даже можно сказать понемногу теряет значение, отходит на задний план. Максимум приходился на 1967–68-й годы, годы расцвета, так называемого, протеста молодых, всевозможных хиппачей, битников и т.д. Сейчас все это отмирает, хотя еще довольно много групп. Но заниматься изучением их творчества уже, как мне кажется, не стоит. Тем более углубляться в это глубоко. Быть может, я неправ, но мне кажется, что перед нами, поколением 70-х, стоят такие грандиозные проблемы, как синтез белковой жизни, управляемая термоядерная реакция, расцвет кибернетики, и распылять время на увлечения (да еще страстное) гиблым делом — преступление. Сейчас на счету каждая минута. Нужно овладеть громадной суммой знаний, чтобы хотя бы разобраться в сущности основных задач цивилизации.
То, что в этой критике речь идет именно о западной музыке, очевидно из упоминания 1967–1968 годов и движений хиппи и битников. Обратим внимание: когда Александр здесь говорит о потере рок-музыкой ее былых революционных качеств, которыми она обладала в 1960-х годах, может показаться, что он вторит партийным социологам, которые тоже уверяли советскую молодежь в том, что сегодня (в 1970–1980-х годах) западная рок-музыка уже растеряла свой былой революционный запал, присущий ей в 1960-х (см. начало главы). Однако если партийные социологи объясняли этот тезис переходом рок-музыкантов в лагерь буржуазии и контрреволюции, то Александр объяснял его тем, что рок-музыка и искусство вообще, оставаясь революционными, все же отстают от современной науки. Он явно не мог согласиться с заявлениями партийных социологов о том, что рок будто бы служит силам империализма и реакции.
Как мы уже видели, Александру удавалось не только совмещать свои разнообразные интересы, но и подводить под них общую философскую, коммунистическую базу. Эта его способность проявилась еще ярче в последующих письмах. Вскоре после только что процитированного письма Александр вновь начинает писать о рок-музыке как музыке будущего, забыв про критику, которой он ее недавно подверг. Произошло это потому, что, начав учиться на первом курсе Новосибирского государственного университета, Александр открыл для себя большое количество новых западных групп, которых он раньше не слышал. Он узнал о новых направлениях в рок-музыке и понял, что эксперименты в ней продолжаются.
Александр переехал в Новосибирск летом 1976 года и с первых же месяцев учебы в университете начал заниматься комсомольской работой, уделяя при этом много времени занятиям математикой и литературой. В письме Николаю от 21 января 1977 года, после окончания первого семестра в университете, он писал из Новосибирска: «Я по-прежнему между двумя полюсами: математикой и поэзией». Кроме того, в студенческом общежитии университета он познакомился с серьезными любителями западной рок-музыки, приехавшими учиться в НГУ со всех уголков Сибири и Дальнего Востока, и возобновил обмен музыкальными записями. Здесь он столкнулся с гораздо большим числом новых рок-групп и альбомов, чем это было возможно в Якутске. В письмах конца лета и осени 1977 года Александр рассказывал о своих новых интересах в рок-музыке, математике и литературе. 24 августа 1977 года он писал:
А теперь немного о моих увлечениях. Я по-прежнему занимаюсь литературой. В музыке для меня произошли кое-какие изменения. Наравне с классикой «строгой» (Бах, Моцарт) и «бит»-классикой (Битлз), я стал буквально уходить с головой в рок. В особенности Uriah Heep[244]
. Я боготворю этот ансамбль. Их концерт «Солсбери»[245] — это несомненно шедевр… В математике я уже, кажется, выбрал специализацию. Это часть алгебры — теория колец.