Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Таня сняла с самовара трубу, обтерла его тряпкой, продула и попросила деда поставить на стол. Но прежде чем Фома Филимонович успел приподняться, Семен быстро подхватил самовар и водрузил его на стол.

На столе появились фаянсовые кружки, чайник. Белая скатерть с синей махровой каймой,

стираная-перестиранная, оживила скромную обстановку.

– Ты что, дедок? – удивленно спросил я, видя, что Таня расставляет тарелки. – Угощать собираешься?

– А как же! Чем богаты, тем и рады. Я же манил тебя в гости, – он подмигнул мне, – а ты все ломался.

– Напрасно, отец. Время дорого… Мы…

Старик взглянул на меня с таким укором в глазах, что я не окончил фразы. Видно, мало было радости у этих людей и давно не сидел за их столом близкий человек.

Я быстро сбросил пальто и сел за стол. Собственно, торопиться мне было некуда. Прошло всего сорок пять минут, как я покинул Опытную станцию.

Семен последовал моему примеру. Он отстегнул от поясного ремня флягу, выразительно посмотрел на меня и приладил ее, чтобы она не упала, к заварному чайнику.

Таня подала на стол большую сковороду с пузатыми, докрасна зажаренными карасями и солонку с крупной серой солью.

– Что это за надпись грозная красуется на вашем заборе? – спросил я Кольчугина.

– Это Таня смастерила, – ответил старик. – Туда, где такая вывеска, немцы в жисть ногой не ступят. Уж больно боятся они сыпняка. Пуще, чем черт ладана.

Мы рассмеялись выдумке Тани. Семен разлил спирт по кружкам, разбавил его водой, мы чокнулись и выпили.

Таня, едва пригубив кружку, поставила ее на стол.

– На-тка, откушай карасика! – И старик подсунул сначала мне, а потом Семену по жирной, начиненной пшеном рыбине. – Знатная рыбешка! Все ребята свои выручают, подбрасывают.

22. ПРИКЛЮЧЕНИЕ В ЛЕСУ ПОД ПЕНЗОЙ

Прикончив пятого карася, я вооружился карандашом, бумагой и быстро исписал целый листок. Это было мое первое донесение. Я отдал его Семену, и он молча кивнул.

Потом я спросил Семена:

– Кто у тебя радист?

– Раздушевный паренек шестнадцати годков и ростом с винтовку.

– Постарше не было?

– Да я этого ни на кого не променяю. Золото, а не парень! Был постарше… Я же дважды к вам прыгал…

– Как это – дважды?

– А так. Накрохина помните?

– Конечно.

– Так вот, первый раз я прыгал с ним.

– Ну… и в чем дело? Что ты тянешь?

– Да тут длинная история…

– Ну, ну, выкладывай!… Будете слушать? – опросил я хозяев.

И Фома Филимонович и Таня дружно закивали.

– Смотрите, – предупредил Семен, – минут пятнадцать украду у вас, но послушать стоит, не пожалеете.

Закурили. Семен пересел с топчана на табуретку и начал рассказывать «длинную историю».

– Погода в тот день стояла неважная. С полудня запуржило, задула поземка, а к вечеру закрутила метель. Я и

Накрохин решили, что в такую погоду о вылете и думать нечего. Метет так, что за десять шагов трудно что-нибудь разобрать. И вдруг уже в полночь открывается дверь и входит в хату весь залепленный снегом известный вам майор Коваленко.

Отряхнулся он и говорит:

«А ну, собирайтесь и живо в сани! Поедем на аэродром».

Очень ветрено было, и, хотя лошадки старательно тащили сани, на дорогу к аэродрому мы затратили добрый час. Наконец добрались. И прямо – в землянку к командиру отряда. Невезение началось с первой минуты. Не успели мы переступить порог, как тут же выяснилось, что у пилота, который должен был вывозить нас, температура поднялась до тридцати девяти. Надо же такому случиться!

Пилот доказывал, что может лететь, но командир оставался неумолимым и приказал ему лежать. Я и Накрохин были уже знакомы с пилотом. Бывалый, опытный летчик. Я

считаю, что половина успеха в нашем деле зависит от опытности летчика. А тут вдруг… Мы повесили носы.

Но майор Коваленко сказал командиру отряда:

«Отменять вылет нельзя. Давайте другого пилота».

На счастье, в резерве оказался молоденький хлопец.

Машина у него была какая-то странная, оборудована из рук вон плохо. Кабина пилота отделялась от кабины пассажиров глухой переборкой так, что общаться с пассажирами в воздухе он не мог.

Пилот – паренек лет на пять моложе меня – объявил нам басом:

«Как дам белую ракету, прыгайте! Ясно?»

«Ясно, – говорит Накрохин. – Хотя, позвольте… Почему ракету?»

«А что другое предложите? – спросил пилот. – Я же от вас отделен. Место приземления безлюдное, от передовой далеко, поляна в лесу, там хоть сто ракет пускай… Лезьте в кабину».

Машина поднялась, сделала круг, легла на курс и стала набирать высоту.

Мы прилипли к оконцу, затянутому мутным оргстеклом, и сидели так до решающей минуты. Ощущение было такое, будто мы не летим, а стоим на месте, вернее – висим в какой-то мутной жиже. Ни горизонта не видно, ни звезд, ни земли – ничего! На сердце тоскливо и неспокойно.

Я был уверен, что мы заметим передний край по вспышкам выстрелов и ракет, но мы его не увидели. Минут сорок спустя машина вырвалась из снежной полосы, показались звезды, поплыли глухие, без огней деревушки. На душе полегчало. Я знаками спросил пилота, миновали ли мы линию фронта, и он знаками дал понять мне, что уже давно миновали.