Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Проскурова! Парашютиста Проскурова, схваченного и расстрелянного Гюбертом, неизвестного лейтенанта Советской Армии, из-за которого так долго и мучительно страдала моя душа. Разум отказывался признать это, но факт был налицо. Передо мной был Проскуров: те же рыжие волосы, спадающие завитками на лоб из-под шапки-кубанки, тот же сухой блеск в глазах. Значит, он жив!

Значит…

И только сейчас я сообразил, как ловко меня одурачил

Гюберт. Хотя, что значит одурачил? Правильнее сказать –

пытался одурачить.

Но нужно отдать справедливость – инсценировку он провел превосходно: крик в лесу, стрельба, картина допроса, страшная ночь в моей комнате… Да и Проскуров сыграл свою роль блестяще. Так блестяще, что не вызвал у меня даже намека на подозрение.

Проскуров прошел мимо в компании двух полицаев и одного высокого человека. Меня он, к счастью, не узнал.

Этому, очевидно, помешали отросшая бородка и спущенные уши шапки-ушанки.

Я замедлил шаг, не теряя из виду Проскурова, и дал сигнал Фоме Филимоновичу приблизиться.

– Видишь, пошли трое? – спросил я старика, когда он пошел почти рядом со мной.

– Вижу.

– Надо обязательно узнать, кто этот, в серой кубанке.

– А я знаю, – ухмыльнулся дед.

– Кто?

– Наклейкин, предатель, в гестапо работает… диферентом каким-то.

– Референтом?

– Во-во… А что случилось, душа моя? Долго его в городе не видать было, а теперь вот выполз откуда-то.

– После, отец… Теперь сворачивай направо и гляди в оба. Я вынул из кармана уголек…

На другой день, сейчас же после завтрака, я заглянул в клетушку Фомы Филимоновича на Опытной станции.

Клетушка была пришита к глухой стене бани. И старик именовал ее своим «закутком». Фома Филимонович, сидя на чурбаке, накладывал кожаную заплатку на валенок.

– Вишь, – пожаловался он, тыча пальцем в большую дыру в заднике валенка, – каши просит.

В руке он держал шило, а в зубах конец дратвы. Он примеривал лоскуток кожи то одной, то другой стороной, пока не приладил его наиболее удачно.

В закутке аппетитно пахло стариковским горлодером. В

маленькой железной печурке потрескивали охваченные огнем березовые чурбачки.

Здесь можно было разговаривать без опасений быть подслушанным.

– Ты знаешь, где живет Наклейкин? – спросил я старика.

– Знаю. В доме, где пекарня… Насупротив биржи. Как раз насупротив. А что?

Мне пришлось коротко рассказать Фоме Филимоновичу историю моего знакомства с Проскуровым.

Он выслушал, поцокал языком и сказал:

– Не след тревожиться… не след. Мы нащиплем из него лучинки.

– Нет, нет. Ни в коем случае! – запротестовал я.

– Это как же? Такого стервюгу? Ты знаешь, что он людей ни в грош не ставит? Людям хоть в петлю от него лезь? Обличье у него соколье, а сердце воронье. Подлый человечишка, трухлявая душонка в нем. Губит людей, как короед древесину. Насобачился на предательстве. И вокруг внучки вертелся, как бес перед заутреней.

– Вокруг какой внучки?

– Вокруг моей, какой же еще? Увидел ее и прямо дыхнуть не дает девке, лезет ей в душу, как бурав в доску…

Пристает с ножом к горлу. И еще грозит: «Не пойдешь, так отправлю тебя вместе с батькой на кудыкалку». А что такое «кудыкалка», мы уже знаем. А он может, подлец! Он около начальства вьюном вьется.

– А другой кто, высокий?

– Дрянь… Переводчик гестапо. Давно до него добраться надо.

У меня окончательно созрел план. Я доказал Фоме

Филимоновичу, что расправа с Проскуровым меня не устраивает.

– Можно сделать так, что они сами его уберут, – заверил я старика. – Уберут в самое короткое время, да еще так, что его днем с огнем не сыщешь.

Кольчугин согласился. А вечером я напросился на прием к Гюберту. Я доложил ему, что, гуляя по городу, встретил весьма интересную личность.

– Мы встречались до войны. Он этажом ниже жил, отдельную квартиру занимал. Я его узнал, а он меня нет. Если память мне не изменяет, он офицер НКВД. Потом уехал на границу служить, в пограничные войска.

Гюберт встал. Я понял, что он очень заинтересован и взволнован.

– Что вы предлагаете? – спросил он.

– Предлагаю выследить его.

– Что вам нужно для этого?

– Только ваше согласие.

– А люди?

– Боже упаси! – с легким испугом возразил я. – Никаких людей. Я выслежу его сам.

– Уверены?

– Не вижу в этом ничего сложного.

– Я разрешаю вам лично задержать его, – сказал Гюберт, вынул из ящика стола маленький маузер и подал мне.

– Понятно?

Я кивнул головой, но тут же счел нужным спросить:

– А куда его доставить?

– Только сюда.

– Ясно. Если надо будет, прибегну к помощи полиции… Тогда разрешите мне завтра остаться без обеда и покинуть станцию сразу после занятий.

Гюберт холодно улыбнулся:

– Если это не отразится на вашем здоровье.

Я тоже позволил себе улыбнуться в присутствии гауптмана, сунул пистолет в карман и вышел.

21. «ВНИМАНИЕ! СЫПНОЙ ТИФ!»

Тропинкой в один след, проторенной в снегу, я шел в город. У домика на окраине, где когда-то я увидел «кепку», сидел Фома Филимонович. Я прошел мимо него как незнакомый человек.

Вечерний сумрак все плотнее прижимался к строениям города. Улицы были заметены снегом. На тротуарах –