Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Один из них подошел к Тане, осветил ее лицо фонариком и, подмигнув, толкнул в плечо и скомандовал:

«Шнелль, марш!…»

И Таня помчалась, не чувствуя под собой ног.

– А сегодня сволокли зверя на кладбище, – закончил

Фома Филимонович.

Так закончилась жизнь предателя.

Затем старик сообщил мне последнюю новость: партизаны ходили в рейд, разгромили гитлеровский гарнизон, захватили большой обоз с оружием и продовольствием.

Я поблагодарил Фому Филимоновича за новости. Он предупредил меня, что скоро придет топить мою печь.

Я вернулся к себе, а часа через три в комнату ввалился

Кольчугин с дровами.

– Гауптман прибыл, – доложил он, складывая дрова.

– С медведем?

– Ну прямо… – усмехнулся старик. – Вместо медведя тетеревов настреляли.

– Много?

– С полдюжины.

– Ого!

– Да разве это охота? Баловство одно! – заметил Фома

Филимонович. – Двое суток – и полдюжины! Только время убили.

Я высказал предположение, что виновны тут, видимо, не охотники – война распугала дичь. Старик возразил: дичи в лесу много, а вот охотники – шляпы. Не знают, где хоронится птица.

– А то Похитун! – возмущался он. – Какой же из него охотник! Балбеска сущая! Обсевок какой-то… рвань!

Смотреть на него тошнехонько. Он пьяный не отличит тетерева от своих сапог, а еще хвастается: я да я… А что он?

Тьфу! – И дед сплюнул. – Ввернул я ему как-то, что, мол, не годится, когда курица хочет петухом петь. Так он обозлился! Ну и пусть себе… А дичинки в наших лесах на всех хватит.

Достав из поддувала уголек и присев на корточки спиной к дверям, Фома Филимонович начертил на полу неровный круг и объяснил мне, что это лес. Затем он обозначил Опытную станцию, озеро, реку, протоку, зимник и поставил крестики там, где, по его твердому убеждению, должна таиться дичь.

В это время распахнулась дверь, и на пороге появился

Гюберт. На нем был охотничий, ладно сшитый костюм и мягкие меховые сапоги.

Он пнул носком сапога Фому Филимоновича пониже спины. Тот вскочил, и Гюберт прошел в комнату.

В глазах старика, как мне почудилось, мелькнул недобрый огонек. Я по себе знал, что самая сильная обида это та, на которую нельзя ответить, и отлично понимал Фому

Филимоновича. Бросив несколько поленьев дров в печь, он собрался уже выйти, как Гюберт спросил, подозрительно разглядывая примитивный чертеж на полу:

– Чем занимаетесь?

Вопрос мог быть обращен и ко мне и к Кольчугину. Я

решил ответить за обоих и сказал:

– Спорим насчет охоты.

Гюберт сел на стул и, уставившись на Фому Филимоновича холодными глазами, спросил:

– А ты понимаешь что-нибудь в охоте?

– А почему я не должен понимать? Чай, годков тридцать брожу по лесу. Собаку на этом деле съел.

– Собаку… – усмехнулся Гюберт, что с ним бывало редко. (И я решил, что он вернулся из лесу в хорошем настроении.) – А ходишь на охоту?

Фома Филимонович поскреб затылок:

– Это дело сложное. Надо коменданту города в ножки кланяться, а я не хочу – стар уж, да и характер не таков. И

опять-таки с ружьишком дело дрянь… Совсем дрянь!

– Плохое?

– Никакого нет.

– Выходит, что дрянь не с ружьишком, а без него? –

заметил я.

– Так оно и выходит, – согласился Фома Филимонович, порываясь покинуть комнату.

Но Гюберт его остановил:

– Погоди!… Ты и в самом деле охотник? – спросил он.

– А зачем мне брехать при седой голове, – ответил старик. – Я, можно сказать, потомственный охотник. Прадед мой, дед и батька – все были отчаянные медвежатники да и дичинкой не гнушались. Особенно боровой. Мне довелось еще промышлять в лесу с батьковским самопалом.

Старинная такая штуковина! Как вдаришь из нее, так и оглохнешь сразу.

В глазах Гюберта я заметил искорки заинтересованности. Лицо заметно оживилось. Я еще не видел его таким и вспомнил слова доктора: «Гауптман Гюберт – какой-то маньяк».

Гюберт, не сводя глаз с Кольчугина, спросил:

– Почему же ты до сих пор молчал?

– А зачем лезть на глаза? – смело ответил Фома Филимонович. – Да и опять-таки, проводник у вас есть, господин начальник.

– Это кто же? – подняв брови, осведомился Гюберт.

– А господин Похитун…

Гюберт опять усмехнулся и проговорил:

– Какой из него проводник? Он понимает в охоте так же, как ты в астрономии.

– Вот, вот!… – подхватил Фома Филимонович. – И я то ж говорю… С его мордой пристало только кассы взламывать. Кабы такой егерь в доброе старое время моему хозяину попался, он бы за него и щенка последнего не дал.

Ей-богу!

Я опасался, что прямота в высказываниях Кольчугина не понравится гауптману, но этого не произошло.

– Твой хозяин, видно, требовательный был человек?

– Он был человек правильный, серьезный и охотник отменный! Царство ему небесное. – И старик перекрестился, заведя под лоб хитрые глазки.

– Это хорошо, – одобрил Гюберт. – А как звали твоего хозяина?

– Карлом Карловичем Эденбергом… Первостатейный был хозяин.

– Эденбергом?! – воскликнул в удивлении Гюберт.

– Да, – подтвердил Фома Филимонович.

– Так ты у Эденберга служил?

– Без малого семнадцать годков. И не служил, а рабо-