Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

Я думал, что Габиш начнет разговор о Константине, но он заговорил не об этом. Сунув мне на этот раз свою пухлую, влажную руку, он пригласил меня сесть и опросил:

– Как ваши успехи? Как поездка к Доктор?

Я коротко рассказал об учебе и о встрече с Доктором.

– Доктор говорил вам, с какой заданий ви будет ехать обратно домой?

Я кивнул.

– Ви будет самостоятельно работайт и имейт дел только с Доктор. Ясно?

– Вполне, – ответил я.

– Для Брызгалоф ви повезет раций, но лично с ним не встречайт. Рацию ви передайт господину Саврасоф, а он даст ее Брызгалоф. И Саврасоф пусть устраивайт Брызгалоф работа. У вас будет другой большой дел. Ви будет работайт так, как работайт немец и как не умеет русский. И

ви будет получать большой деньги.

При этих словах я осклабился и поклонился.

Габиш сказал, что под моим началом будет несколько железнодорожников, проверенных на деле. Но ограничиваться этими людьми не следует. Я должен позаботиться о приобретении новых агентов, способных выполнять задания германской разведки. Моя задача – организовать непрерывные систематические диверсии на железнодорожном транспорте, выводить из строя ближайшие к фронту узлы, мосты, водокачки, депо, поворотные круги, стрелки, систему светоблокировки, подвижной состав. Особенно важно создавать «пробки» на узловых станциях.

– Ви должен создавайт массовой диверсионный аппарат, – подвел итог полковник Габиш. – Вам будет помогайт

Доктор. Саврасоф надо забывайт, Брызгалоф тоже.

Я заявил, что буду только рад забыть Брызгалова, и поинтересовался, через кого придется мне поддерживать связь с Опытной станцией.

– И через Доктора, и через радиста, – сказал Гюберт.

– Я, я, рихтиг, правильно, – подтвердил Габиш. – Через

Доктор ви даете отчет вся диверсионный работа, а через радиста будет передавайт разведывательный информацию.

– Следовательно, вы дадите мне радиста?

– Да, – твердо ответил Гюберт.

– Радист уже есть, – добавил Габиш. – Радист там, ваша сторона. Он ожидайт ваш приезд.

У меня мелькнула догадка, что речь, вероятно, идет о радисте Куркове, связь с которым прервалась.

– Но ми с вами будем еще иметь беседа, – предупредил

Габиш, вынул из кармана большой платок, вытер им кончик своего массивного носа и поинтересовался: – Ви курсе событий, происходящий на фронт?

– Примерно, – ответил я.

– Мы у него в комнате поставили приемник, – вставил

Гюберт.

– Очень хорошо! – одобрил полковник. – И не надо быть страх, что там есть.

– Я понимаю. Война есть война.

– И очень правильно. Котел Сталинград – блеф. Ми будем Москва. Это тактик фюрер… – Он помолчал и спросил: – Что было у вас с Константин?

Я рассказал буквально то же, о чем доложил Гюберту, то есть, что Константин показался мне подозрительным.

И тут Габиш, подобно Гюберту, пустился на хитрость:

– Ви его встречайт в город?

– Нет, не встречал… – Я хотел было добавить, что встречал Проскурова, но, перехватив предупреждающий взгляд Гюберта, умолк.

– Тогда все есть ерунда, – подвел итог Габиш. – Ми будем проверяйт Константин. Ми не допускайт его учеба.

Ви делает…

Габиш вдруг замолк и прислушался. Лицо его исказилось, стало каким-то жалким, беспомощным. Снаружи явственно доносился рокот самолетов, нарастающий, мощный.

– Давайт смотреть воздух, – предложил Габиш и с быстротой, не свойственной его чину и комплекции, выскочил из-за стола.

Гюберт подал ему шинель, оделся сам.

Рокот приближался, ширился, нарастал, и уже тоненько тренькали стекла в окнах.

Во дворе Опытной станции толклись почти все ее обитатели. Я увидел Шнабеля, Рауха, Венцеля, Похитуна, повара, солдат.

Стаяла тихая безветренная ночь, и в тугом, промороженном воздухе, точно шум мощного прибоя, то замирая, то усиливаясь, наплывал рокот моторов. Но в бездонном небесном океане, кроме мерцающих звезд, ничего нельзя было увидеть.

С северо-востока шли тяжелые советские бомбардировщики. Это было понятно по звуку моторов. Это было ясно и мне, и всем обитателям станции.

Однако Габиш, стоявший на крылечке дома, счел нужным сказать:

– Наши идут с бомбежка.

Он сказал это, поправил нервным жестом меховой воротник шинели и начал растирать рукой замерзающие щеки.

Гюберт громко скомандовал по-немецки:

– Выключить движок!

– Гут! – тихо одобрил Габиш.

Среди обитателей станции произошло движение, кто-то побежал в помещение электростанции, и через несколько секунд монотонный стук движка умолк.

Самолеты плыли над нами.

Гюберт сошел с крыльца и остановился посередине двора. Его окружили Шнабель, Раух, Венцель. Я остался рядом с полковником Габишем.

В небе вспыхнули стремительные лучи прожекторов, и тут же затявкали автоматические зенитки. Над городом и южнее его вспыхнули две огромные «люстры». Стало светло, как днем. Я отчетливо увидел каждое поленце дров,

сложенных под навесом, ручку на дверях бани, провисающие от снега провода антенны, шевроны на шинелях

Гюберта и Шнабеля, каждую морщину на лице Габиша.

Первые самолеты перешли в пике, и их рев перекрыл дикий свист падающих бомб. Огромные вспышки яркого света раскололи ночь. Раздались гулкие взрывы. Земля качнулась под ногами, рубленые домишки заскрипели.