Это было под Ровно. Конец «осиного гнезда»

тал, – поправил дед. – Сам и в могилу положил старика в шестнадцатом году. Золото, а не человек! Такого днем с огнем теперь не сыщешь: требовательный, и добрый, и горячий. Для всякого человека у него хорошее слово припасено. На семь годков старше меня был и рано ушел. Такому жить бы да жить…

Во мне зрело твердое убеждение, что Фома Филимонович врет самым отчаянным образом. Я был поражен его смелостью и находчивостью и, признаться, немного струхнул за деда. Струхнул потому, что у меня складывалось впечатление, что по странному совпадению Гюберт знал этого Эденберга. Я побаивался, что старик запутается.

Действительно, в здешних местах до революции существовал такой помещик. Об этом мне Фома Филимонович как-то рассказывал. Это было связано с Наклейкиным, отец которого служил управляющим имения у этого помещика.

Но Фома Филимонович не работал у помещика, работал его двоюродный брат, по фамилии тоже Кольчугин. И по рассказу Фомы, не таким уж милым человеком был этот

Эденберг, каким расписывал он его сейчас…

А Фома Филимонович продолжал говорить, не моргнув глазом и нисколько не смущаясь. И чем дальше он говорил, тем естественнее и правдоподобнее звучал его рассказ. Я

сам готов был верить ему. Старик делал вид, что воскрешает в памяти сохранившиеся детали, и, пользуясь тем, что

Гюберт слушает его со вниманием, продолжал плести.

– А какой охотник был покойный Карл Карлович! –

проникновенно говорил он. – Куда там! А без меня в лес –

ни шагу! Точно… Звал меня Хомкой. Ружья его всегда у меня в избе висели. Я за ними и присматривал. Никому более не доверял…

Он умолк и неожиданно обратился к Гюберту, попросив у него разрешения закурить.

Гюберт, к моему удивлению, разрешил. Фома Филимонович достал кисет, свернул цигарку и задымил.

– Так-так… – задумчиво промолвил Гюберт. – Значит, ты знал Эденберга… – И, повернувшись ко мне, продолжал: – Представляете себе?

Я кивнул.

– Самого старика Эденберга я, правда, почти не знал, –

сказал он. – Видел лишь один раз, даже плохо представляю, как он выглядел, а вот с сыном его мы вместе учились.

– Правильно! – подтвердил Фома Филимонович. – Был у него наследник, один-одинешенек. И его я знал. Как же!

Тоже Карлом звали, как и батьку.

– Совершенно верно, – подтвердил Гюберт. – Карлом, как и отца.

Я диву давался. Искусство старика поражало меня.

Откуда такая бойкость? Я и не представлял себе, что с гауптманом Гюбертом можно было заговорить о чем-либо, не относящемся непосредственно к делу.

– Сынок-то его больше по разным странам ездил, –

продолжал Фома Филимонович, – к нам сюда редко заглядывал. Непоседа был, за девками все волочился и такой хлюпенький с виду, не в батьку… А одевался с шиком, всем, бывало, господам нос утрет. И в музыке силен был.

Выйдет в сад, в беседку, и в сопилку свою дует и дует… И

как у него терпежу только хватало. А за год до смерти батьки пропал куда-то. Совсем пропал. Слух прошел, что громом его убило где-то в горах…

– Ерунда! – заметил Гюберт. – Он в крушение попал в

Польше в 1915 году и погиб.

– Видишь… – покачал головой Фома Филимонович. –

Хорошим людям не везет. А хозяин после его смерти совсем сдал. Любил его шибко…

– Да… В хороших руках ты был, старик! – одобрительно произнес Гюберт. – Придется попробовать тебя.

– Попробуйте, – отозвался Кольчугин.

– Ружье тебе дам отличное, – сказал Гюберт. – Посмотрю, какой ты охотник.

– А чего смотреть, – заметил Фома Филимонович. – Я

ведь зазря не гож болтать, господин начальник. Непривычный к этому сызмальства. Каков есть, таков есть. Будут у нас и зайчишки, и тетерева, и глухарей сыщем. Они, правда, одно время откочевали отсюда, подались на Смоленщину, а ноне, как я примечаю, опять тут объявились.

Недавно за дровами с солдатами ездил, своими глазами двух видел. Здоровенные, сытые, красавцы! Я все загодя проверю, обнюхаю и поедем наверняка. Мне вот все недосуг было. То трубы почистить надо, то дровишек запасти, то с конями, а тут опять снегу поднамело. Не в обиду будь сказано – ленивые солдаты вам попались!

Гюберт энергично потер ладонью о ладонь и встал.

– Попробуем. Обязательно попробуем… – сказал он и обратился ко мне: – Почему вы не подстригаете бородку?

Я провел рукой по голове и признался:

– Разленился.

Гюберт покачал головой и ничего не сказал.

– Можно идти мне, господин начальник? – спросил

Кольчугин.

Гюберт вдруг принял свой обычный холодно-безразличный вид. Он надменно кивнул. Старик вышел, а вслед за ним и Гюберт. Минуту спустя ко мне забрел

Похитун.

Уставший и голодный, он был мрачен. Хоть он и бахвалился, что является завзятым охотником, я этому не верил. Вид его после охоты говорил об обратном.

– О чем вы тут? – спросил он, наверняка зная, что у меня был Гюберт, и притом необычно долго.

Я рассказал о беседе Гюберта с Кольчугиным.

– Ядовитый старикашка! – отозвался Похитун о Фоме

Филимоновиче. – И языкатый… Вы обедали?

– Не успел.

– Пойдемте. У вас ничего нет?

– Пока нет, но к вечеру выдадут.

Похитун разочарованно сморщился, и мы отправились в столовую.

26. МОСКОВСКИЕ РОДСТВЕННИКИ

Следующий день начался с того, что меня вызвали к