Это было так

Та отмахнулась, отбрыкнулась и даже глаз не приоткрыла, только сильнее вжалась в сено. Авось, повезёт: надоест Пашке её поднимать, плюнет та да и уйдёт, как обычно, одна справляться.

Но сегодня Прасковья была настроена на редкость решительно: она вцепилась сестре в волосы и грозно прошипела:

– Вставай, не то все космы повыдергаю. Лысая не больно на вечёрку побежишь! Разве что людей пугать.

Вцепилась не сильно и дёрнула слегка, скорее для острастки, но Маруська услышала грозные слова, взвыла. Испугалась.

– Проська! Злыдня! Волосья пусти! – заверещала она на весь двор не от боли, а от страха: а ну как в самом деле за волосья драть будет?! Что тогда?! – Встаю я!

– То то же! Давней бы так! – довольная Прасковья выпустила волосы сестры из рук и отвесила той лёгкий подзатыльник. – Не верещи. Матку разбудишь. Заснула только.

Вернулись сёстры в избу вдвоём, а там уже Полька хлопочет. «Хоть и мала девка, – довольно подумала старшая, невольно покосившись на надувшую губы Маруську, – а уже помощница. Эту и гонять особо не надо. Силёнок бы ей только чуток поболе».

Полинка была меленькая и на свои тринадцать лет никак не тянула. Ей-Богу, издали на семилетку смахивала. У них только Маруська покрупнее да попышнее удалась. Кровь с молоком. И на лицо хороша, прям как мамка в молодости.

Пашка вот тоже, как и младшая, мелковата да тоща. «Зато жилиста, – привычно подумала Прасковья о себе. – Не хуже других в работе-то».

Она явно поскромничала, потому что не только в работе была лучшей. Такую мастерицу и шить, и ткать, и вышивать ещё в округе поискать надо. А уж певунья какая! Без неё и на вечёрке скучно. Пропустила тут посиделки одни да другие, так сколь человек зашло спросить, когда она будет-то? Так и сказали, что скучно без неё-то. Вот тебе и тоща…

Мысли сами собой перекинулись на пришельца. И то сказать, годов ей уже… Сынов у отца нету, надо зятя в дом брать, а в примаки не всяк пойдёт. Хоть и не бедны. За кого засватают?! Хорошо отец у них не чета другим. Этот и спросит, не погнушается. И неволить особо не будет. А всё ж таки страшно… Кого это Бог в суженые даст?!

«Ну уж не пришлого красавца, – усмехнулась про себя Пашка. – Нечем красавца-то прельстить. Рылом не вышла и телом суха… Да и девки у нас в деревне не промах. Своего не упустят. И с тела видные. Сдебёлые. Не то, что я…», – усмехнулась и выкинула из головы пришлого парня.

Работы дома всегда много, но Проське жаль отца, который один на поле пластается. Некогда сейчас о женихах думать, надо на поле сбегать. Погода стоит лучше не надо. Сено мигом сохнет. Убрать бы вовремя.

Подхватила она грабли да вилы да Маруську, пригрозив подзатыльником, вперёд себя погнала.

– Каково там отцу одному стоговать?! – стыдила она хнычущую сестру. – Ты вон какая кобылища вымахала! Не развалишься, чай, от работы. Ай, тятька для себя одного старается?!

Маруська огрызалась, дула губы, но шла. А куда денешься?! Работников у них нет, хотя, когда совсем запарка, берёт отец одного-двух помощников на несколько дней или неделю-другую, но в основном всё сами. Чтоб она… эта жизнь…

Кони паслись неподалёку. Пашка оседлала кобылу, свою любимицу, покладистую и спокойную Машку, посадила сзади сестру. Восемь гектаров земли отец прикупил почитай в трёх верстах от деревни, не набегаешься по жаре, а на кобыле куда быстрее и не запаришься.

Поле вывернулось из-за кустов как-то сразу, открылось всё, стоило только из низинки подняться на небольшую горочку.

Отец, худой и жилистый, ловко управлял конём. Инвентарь всегда держался в идеальном порядке, поэтому и сейчас конские грабли сноровисто собирали сено по лугу, а отец то пускал коня быстрее, то придерживал, где валок был погуще. Работа спорилась, и Прасковья привычно порадовалась сноровке отца.

Любила она тяжёлую крестьянскую работу: и запах хлева, где сыто мычат коровы и призывно ржут лошади; и запах свежевспаханной земли, с нетерпением ждущей, когда пахарь бросит в неё первые зёрна; и особый аромат сенокоса, где смешиваются запахи свежей травы и уже готового сена. Любила рукодельничать по вечерам и слушать сказки, которые рассказывала мать.

Любила Прасковья и ярмарки, куда иной раз ездила с отцом. Готовились к ярмарке основательно: Пашка сбивала масло, готовила творог и сметану, собирала куриные яйца. За несколько дней до поездки переставала она готовить блюда из яиц: после отъедятся, чай, ярманка (как говорили в их краях) не каждый день бывает. Кроме съестного брали вдругорядь шерсть и овчины, а осенью и часть зерна продавали.

Глаза у Пашки на ярмарке разбегались: сколько всего! Но покупали строго по надобности – в чём нужда в хозяйстве была. Отец, правда, на платки красивые не скупился, на другие бабские мелочи, а Пашка не сильно отнекивалась – где ж устоишь!

Интересно на ярмарке: народу не протолкнуться и всяк своё тянет. Кто покупает, кто продаёт, а кто и так глазеет. Народ базарный суетлив и шумлив, толпа волной колышется, а гул голосов по всем окрестностям разбегается.