«Коммунисты! – говорилось в воззвании. – Вчера началась вооруженная борьба. Покажите, что эту открытую борьбу с врагом вы сумеете вести так же упорно и самоотверженно, как вы в течение шести лет вели подпольную борьбу с гестаповскими извергами. Будьте всюду лучшими из лучших, донесите со славой до цели наше знамя, обагренное кровью тысяч товарищей! Железная дисциплина большевистской партии и боевой дух братской Советской армии пусть будут для вас высокими образцами. Вперед, в последний бой за свободную демократическую народную Чехословацкую республику!»
Божена от строчки до строчки прочла газету во всех трех комнатах.
Вскоре пришел посыльный от Глушанина и Антонина.
– Наши ночевать не придут, – сказал он. – Туговато приходится. Бои не ослабевают.
2
Настал понедельник. Этот день пробудил в штурмбаннфюрере Обермейере и его помощнике кое-какие надежды. Фельдмаршал Шернер отчаянно сопротивлялся и, судя по всему, сдерживал наступление русских. Восставшая Прага истекала кровью. Ее положение становилось катастрофическим. Тяжелые, кровопролитные бои продолжались ночь и день. Гитлеровские танки и моторизованные части пехоты пробивались к центру столицы. Они смяли многие баррикады, прорвались на Староместскую площадь, Либень, Карлин, Винограды и угрожали Бартоломеевской улице, где заседал Чешский национальный совет.
На Масариковом вокзале, на Оленьем валу, в Панкраце немцы бесчинствовали, истязая и расстреливая пленных, грабили дома, насиловали женщин.
Они ворвались в Народный дом и схватили там сотрудников газеты «Руде право».
Горела ратуша. Со стороны Летны и Рокоски беспрерывно била тяжелая артиллерия, ее снаряды рвались на баррикадах.
Весь день в воздухе, как черные хищные птицы, плавали бомбардировщики и сбрасывали бомбы на Прагу.
– Еще один день – и конец этому бесчинству, – заявил Обермейер. – Они узнают и запомнят на сто лет, что значит поднимать руку на Германию.
Фридрих промолчал.
– Теперь я схожу домой, – сказал Обермейер.
Он давно ждал минуты, когда можно будет пробраться к себе на квартиру. Сегодня эта минута настала. Ее обусловили успехи немецкого оружия. А навестить особняк следовало при всех обстоятельствах: там остались вещи – надо сказать, очень ценные вещи.
– Только вы не задерживайтесь долго, – остерег Фридрих. – Постарайтесь вернуться до темноты.
– Почему?
– Не верьте затишью. Обстановка может измениться.
Обермейер не ответил. Он вынул из кармана пистолет, проверил наличие патронов в обойме, передернул затвором и дослал патрон в ствол. Потом взял у помощника две маленькие круглые гранаты и сунул их в карманы пиджака.
К своему особняку он пробирался, точно вор. На пути встречались только немецкие солдаты, но чем дальше он продвигался к цели, тем меньше встречалось солдат. Изредка по улицам пробегали одинокие прохожие, в большинстве женщины. Лица их были непроницаемы и темны.
Безлюдье на улицах успокоило штурмбаннфюрера.
– Однако совсем не так опасно, как я себе представлял, – сказал он вслух.
На то, чтобы собрать ценные вещи и уложить их в небольшой саквояж, ушло несколько минут. Это были преимущественно безделушки: брильянтовые брошки и запонки, золотые перстни с разноцветными камнями, жемчужные ожерелья, колье, брелоки, серьги, заколки.
Обермейер торопился. Уже темнело, опять накрапывал надоедливый мелкий дождь…
В квартире помощника его ждала новость. Помощник сообщил;
– Только что слушал радио… Дениц отдал приказ о безоговорочной капитуляции германских войск на всех фронтах.
Обермейер выронил из рук саквояж. Он стоял как в столбняке. Через несколько минут спросил:
– Что же теперь делать?
– Пулю в лоб.
– Дурак ты, Фридрих, – отрезал Обермейер.
– Значит, и фюрер у нас был дурак.
– Нелепая аналогия. У фюрера не было другого выхода.
– А у нас?
– У нас есть.
– Вы думаете?
– Уверен в этом, – безапелляционно заявил Обермейер.
Он поднял с пола саквояж, открыл его и показал помощнику свои богатства.
– Ц-ц-ц… – зацокал тот языком.
– Этот мусор, по-моему, должен понравиться американцам. Как ты полагаешь? Они любят блестящие вещички.
– Пожалуй, – неопределенно ответил Фридрих.
Обермейер закрыл саквояж и спросил:
– Твоя машина на ходу?
– Да.
– Заправлена?
– Да.
– Собирай самое ценное и поедем.
– Позвольте… Давайте хоть пообедаем сначала.
Глаза Обермейера потемнели.
– Когда перед глазами качается петля, то о еде думать не приходится.
– Хорошо, хорошо, – сразу согласился помощник. – Я мигом. – И он засуетился, забегал из комнаты в комнату, обшаривая столы. – А вы точно знаете, где сейчас американцы?
– Я могу тебе перечислить по фамилии всех командиров американских дивизий, стоящих в Чехии: Пирс, Хога, Эндрьюс, Робертсон, Эрнст, Хальс… Мне только непонятно, почему они затоптались на месте.
– Это нетрудно объяснить, – сказал Фридрих, втискивая вещи в портфель. – Войти в Прагу – значит поддержать повстанцев-революционеров, а это, кажется, не по душе американцам…
Минут через двадцать спортивный кабриолет с натянутым верхом покинул Град.
Глава сорок вторая
1