Это было жаркое, жаркое лето

Чиж, обойдя коридор, решил, что отдельная палата, скорее всего, может находиться только за этой дверью, перед которой он сейчас стоял. Она отличалась от остальных массивностью и стерильно белым цветом, а еще на ней был установлен небольшой аккуратный засов с навесным шлеперным замком, который он сразу же, не размышляя, сбил прикладом автомата. И сейчас, стоя перед этой дверью, мужчина никак не мог заставить себя сделать последнее движение, чтобы ее открыть. Это простое последнее движение… Он проделал такой долгий путь, так ждал этой встречи, пережил столько волнений, и вот… ему оставалось лишь протянуть руку, чтобы оттянуть засов, а он стоял с бешено колотящимся сердцем и никак не мог заставить себя этого сделать. «В палате… В отдельной палате…

— вспоминал он слова этого подонка. — Но почему в палате?

Негодяй что, своими издевательствами свел ее с ума? Или искалечил? И ведь еще какие-то врачи или санитары сидят в камере, в подвале. Да что здесь вообще такое творится?.. Внезапно ему в голову пришла мысль, что Оля, возможно, тяжело больна, может быть даже умирает сейчас здесь, за этой самой дверью, а он стоит как дурак и…»

Чиж сделал это последнее, так нелегко давшееся ему движение. Он открыл дверь… В прохладной тиши полуподвала, в полумраке помещения, освещаемого только медленно угасающим солнцем, пробивающимся через два маленьких зарешеченных оконца под самым потолком, он с трудом различил девичий силуэт на кровати, находящейся у стены по левой стороне. Женщина сидела неподвижно, она даже не повернула головы на звук открывшейся двери, и у Александра еще сильнее защемило сердце. Его глаза потихоньку свыклись с полутьмой и он уже смог ясно различить, что на кровати сидит именно его Оля. Но почему она сидит на самом краю, полностью голой, и даже не поворачивает к нему головы? Что же этот негодяй еще с ней сотворил? Чувствуя неожиданную слабость, охватившую все его тело, с трудом передвигая ватные ноги, он неуверенно подошел и встал напротив той, которую так любил и так искал, и которая, глядя прямо перед собой, совсем его не замечала.

— Оля… Оля, ты меня узнаешь?.. — Он спросил очень тихо, словно боясь спугнуть ее резким словом, а еще его просто подвел голос. — Оля?..

Она наконец обратила внимание на присутствие в комнате постороннего, обозначив это легким поворотом головы, но, глядя ему прямо в глаза, она одновременно смотрела сквозь него, куда-то вдаль.

— Ты… ты новый санитар? — спросила она каким-то безжизненным голосом, и он с ужасом, не веря своим глазам, увидел, что Оля устало легла спиной на мятую простыню и, закинув на кровать ноги… раздвинула их, предварительно согнув в коленях!

— Ты… Да что ты делаешь! — отказываясь верить увиденному, не своим голосом заорал Александр. От такого зрелища у него просто волосы на голове встали дыбом. — Сядь! Сядь сейчас же!.. — Схватив ее за плечи, он рывком вновь усадил на кровать, не встретив ни малейшего сопротивления со стороны безвольно поддавшегося его рукам тела. Еще он заметил, что тело Ольги покрыто многочисленными отметинами. На спине — ярко-красные рубцы, оставленные, по всей видимости, плетью; на груди и шее — синяки, кажется засосы… — Да что… Да что же это такое? — застонал Чиж, словно это его тела касалась безжалостная плеть палача. — Что они с тобой сделали?

Оля, ты меня узнаешь? Оля! Оля, да очнись же!..

— Ты новый санитар! — уже убежденно повторила она и Александр едва не заплакал от собственного бессилия. — Ты пришел что-то делать со мной? — Девушка все так же смотрела сквозь него. — Все вы… санитары, Филипыч… что-нибудь делали со мной… Иногда делали больно… иногда приятно. А ты? Что со мной будешь делать ты?

Чиж, испытывая бессильную ярость, догадался, что именно с ней вытворяли все эти санитары, а потом еще какой-то Филипыч… Они делали ей «больно» — очевидно били, может как раз плетью, от которой у нее исполосована спина. А потом делали «приятно»… «Да это же значит, что они ее попросту насиловали…» — понял он, и, сам не понимая, как это произошло и зачем он это сделал, сильно, наотмашь ударил ее по лицу:

— Дрянь! — И сейчас же раскаялся в содеянном, увидев, как безвольно мотнулась от пощечины Олина голова. К тому же он заметил, что ее лицо и без того было разбитым, припухшим, вокруг правого глаза растекался сине-зеленым кровоподтек — наверное, ее били примерно неделю — или около того — назад.

А еще только сейчас он с негодованием разглядел на груди своей девушки характерные отметины, оставленные чьими-то зубами… Ну зачем он ее ударил, зачем так сделал? Разве ей мало досталось без него? В чем она перед ним виновата? Да ведь она просто сошла с ума… Эти негодяи попросту довели ее до настоящего сумасшествия!..