Это я – Эдичка

– Вчера, ты заметил, он был немного мрачный. У него сорвалось одно дело – речь шла о больших деньгах, – продолжал Раймон. Себастьян хотел и не смог продать кубки короля Георга, я не помню, какого только по счету, он очень переживает. Он вообще любит свою работу в галерее, но он очень устает. Он приходит ко мне делать любовь, но, бывает, что засыпает от усталости, я целую его, пытаясь разбудить, мне хочется любви, но он устает на своей работе. К тому же ему приходится много ездить, и до меня ему от работы ехать не близко, мы хотели бы поселиться вместе, но этому мешает его работа. Дело в том, что у нас в стране таких, как мы, не преследуют, но будет все же нехорошо, если его богатые клиенты и особенно клиентки узнают о том, что он педераст. Они наверняка перестанут покупать у него в галерее. Если не все, то многие. Поэтому мы не можем поселиться вместе – слухи дойдут неминуемо. А жить вместе нам было бы удобнее и из экономических соображений – он, знаешь, не то что скуповат, нет, он экономный, это хорошо, потому что я слишком легко трачу деньги. Он говорит – мы могли бы обедать иногда и дома, он любит готовить. Раньше я на моей службе мог позволить себе многое, мои ресторанные расходы тоже оплачивала фирма, я пользовался большими привилегиями, я был друг и компаньон моего хозяина. Сейчас, когда умер мой друг и компаньон – мы вместе создавали это дело – я уже таких больших привилегий не имею. Финансовые стеснения раздражают меня – я привык жить широко.

– Как ты думаешь, – обратился он ко мне неожиданно, прервав свой монолог, – Себастьян действительно любит меня, как говорит? Я говорю ему часто: «Ты молодой, я – старый, зачем ты любишь меня?» Он отвечает мне, что я – его любовь.

– Я не знаю, как быть, – продолжал Раймон задумчиво. Он мне нравится, но я тебе сказал – от тебя у меня сразу встал хуй, от него это происходит не так, но он говорит, что любит меня. Могу ли я ему верить? Как ты думаешь? – он выжидательно посмотрел на меня.

– Я не знаю, – сказал я. Что я мог сказать еще.

– Я боюсь влюбляться, – сказал Раймон. – У меня уже не тот возраст. Я боюсь влюбляться. А потом, если меня бросят, это будет трагедия. Я не хочу страданий. Я боюсь влюбляться.

Он выжидательно смотрел не меня и поглаживал мою руку своими пальцами в кольцах, из-под которых кое-где торчали рыжие волоски. Рука была тяжелая. Я тупо, как во сне, смотрел на эту руку. Я понимал, что он хочет знать, буду ли я его любить, если он оставит Луиса. Он просил гарантий. Какие гарантии мог я ему дать? Я ничего не знал. Он был хороший, но мне трудно было разобраться, есть ли у меня к нему сексуальная симпатия. Я мог понять это только после любви с ним.

– Посоветуй, как мне поступить, – сказал он.

– Наверное, он любит Вас, – сказал я полулживо, только затем, чтобы что-то сказать. Я хотел быть честным с ним, как и со всем миром, я не мог сказать ему: – Брось Луиса, я буду любить тебя преданно и нежно. Я не знал – буду ли. Мало того, меня вдруг поразила мысль – он ищет любви, заботы и ласки, но ведь я ищу того же самого – за этим я и сижу с ним, я пришел за любовью, заботой и лаской. Как же мы разойдемся? Я растерялся. Если я должен давать ему любовь – я не хочу, не хочу и все, я хочу чтоб меня любили – иначе не нужно ничего. За его любовь ко мне, если она будет, я полюблю его впоследствии, я себя знаю, так будет, но вначале пусть он.

Потом мы перешли от этого взрывоопасного момента. Не перешли – переползли с трудом. Он спросил меня о том, как я жил в Москве, и я терпеливо рассказал ему то, что мне пришлось уже, может быть, сотню раз рассказывать здесь в Америке вежливым, но, в основном, безразличным людям. Я повторил ему все, только он не был безразличный. Он меня выбирал.

– Мои произведения не печатали журналы и издательства. Я печатал их сам на пишущей машинке, примитивно вставлял в картонную обложку, скреплял металлическими скрепками-скобками и продавал по пять рублей штука. Сборники эти оптом по 5-10 штук продавал я своим ближайшим поклонникам-распространителям, каждый из которых являлся центром кружка интеллигентов. Распространители платили мне деньги сразу, а потом распродавали сборники поштучно в своих кружках. Обычно Самиздат идет бесплатно, я единственный, кто продавал таким образом свои книги. По моим подсчетам, мне распространили около восьми тысяч сборников…

Говорил я это Раймону заученно-монотонно, скороговоркой. Так читают скушные и надоевшие тексты вслух.

– Еще я умел шить и шил по заказу брюки. Брал я за одну пару 20 рублей, шил я и сумочки, и моя предыдущая жена Анна, помню, ходила продавать их в ГУМ – главный универсальный магазин на Красной площади по 3 рубля штука. Все это были неразрешенные, преследуемые в СССР способы добычи денег. Я сознательно рисковал каждый день…