Это я тебя убила

Даже почти надеюсь, что он не поймет подтекста. Но глухой вздох обжигает губы, а потом Эвер, высвободив руку, вдруг легонько обхватывает мою голову уже обеими ладонями, чуть выше ушей, – так, будто возлагает на меня лавровый венок победителя. Я не двигаюсь, ни о чем не спрашиваю, просто смотрю и вслушиваюсь в это ощущение – его рук поверх своих волос. Сжимаю губы. Все-таки улыбаюсь. Ладони лежат мягко, совсем не давят, это явно не попытка обрисовать мне в красках будущую смерть. Что тогда?

– Пожалуйста, не думай хотя бы о Физалии, – просит он.

Да. Значит, вспомнил мое отчаяние у мемориала. Там, говоря о бессчетных погибших с обеих сторон, я действительно готова была проклясть себя за бездействие. Никакое «мне было восемь», никакое «все решали взрослые», мне не помогало. Сейчас это тоже жжется во мне, но… но доброта Клио, и случившееся с парнями, и наши разговоры о трагедиях и героях немного разжали тиски на сердце. Как и решение о платье. Я не хочу тащить за собой бремя вины своего народа. Патетичные удары кулаком в грудь, вечные покаяния без тени действий – удел слабых. А я, возможно, именно тот правитель, который нужен, чтобы никогда не повторить историю Гирии и Физалии и исправить ее последствия. Делами. Я должна выжить. А чтобы это точно получилось, мне нужен предельно ясный разум, ведь я понятия не имею, что из моих мыслей тигрозубый Арфемис может вывернуть против меня.

Ладони Эвера слабо дрожат, он смыкает веки на несколько секунд и опять подается вперед. Мое сердце делает секундный прыжок к горлу и ухает в желудок; все мысли о правиле безгрешности летят прочь стаей чаек. Неужели поцелует?.. Нет, он чуть падает на меня, явно обессилев, но приходит в себя до того, как обмякнет окончательно. Я сама удерживаю на прежнем месте его соскальзывающие, трясущиеся все сильнее руки. Холодные. Болезненно холодные.

– Что?.. – Снова пытаюсь поймать помутневший взгляд. – Что, Эвер? Тебе нехорошо?

– Немного, – неохотно отзывается он, стараясь выпрямиться. Виновато отводит глаза. – Вот об этом я и говорю, как ты там сказала утром? «Так, разваливаюсь себе на части».

Помнит. Помнит такую ерунду. Хотя есть ощущение, что это наша новая реальность.

– Приляг. – Киваю на кровать. – Позвать кого-то из замковых…

– Нет, нет, не надо. – Он качает головой, не спешит ложиться, но теперь я отвожу его руки и упираюсь ладонями в плечи.

Ему не понравится мое открытое беспокойство, очередное напоминание о бессилии, о «я так не привык»: в детстве, кроме Кошмарных недель, мне ведь не приходилось заботиться об Эвере как о больном, это он вечно выхаживал меня. Мне самой это беспокойство не нравится, выматывает напрочь, а день и так чудовищный. Поэтому я предпочитаю нервно пошутить:

– Эвер, на тебя упали две туши. Так или иначе, это неприятно. Особенно когда ты несколько дней плохо спал, а незадолго до этого вылез из пещеры.

Он слабо смеется, качая головой, – и смотрит благодарно. Все-таки опускается на кровать, полуложится, прислонившись к подушке, откидывает голову – словно так ему полегче дышится. На лоб падают светлые пряди, шея и линия челюсти в этом ракурсе – просто какая-то идеальная скульптурная лепка. О боги… к этому жизнь меня сегодня не готовила. И тем более не готовила к тому, что он начнет расстегивать рубашку, чтобы, видимо, еще раз ощупать ребра на предмет трещин. Наверное, побеспокоили его именно они.

Отвести взгляд от его пальцев, тем более от ключиц, сложно, но я спасаюсь в виолах. Блуждая глазами по мясистым фиолетовым и синим лепесткам, в очередной раз ругаю себя на чем свет стоит: послушай, дорогая, в вашем роду, по крайней мере по маминой линии, никогда не было сатиров – или как там зовутся козлоногие островитяне с юга, ну вот те, играющие на тростниковых дудках и помешанные на оргиях? Хотя зачем я проверяю мамину линию? На папу я ведь похожа больше, а у него что-то такое могло в роду и заблудиться. На лице же написано, нос этот его, маленькие стопы, которые, конечно, не копытца, но…

Осторожно касаюсь ладонями своих щек. Вроде не горят. То ли я стала лучше владеть собой, то ли помогает прохладный ветерок из окна. Еще бы встать, отойти на безопасное расстояние, пока это испытание на благочинность не кончится. Может, цветы нужно…

– Полить твои виолы? – Надеюсь, слегка охрипший голос не выдаст меня с потрохами.

– Нет, спасибо, они политы, и ветер сейчас влажный, – отзывается он и, помедлив, уточняет: – Орфо? Ты сама-то точно в порядке?