Это как день посреди ночи

Мы бросились друг другу в объятия, будто притянутые мощным магнитом. Как две реки, которые берут начало из противоборствующих друг другу источников, катят на своих волнах эмоции всего мира, расталкивают горы и долины и вдруг сливаются в одно целое в вихре пены и брызг. Я ощутил взаимное проникновение наших старых тел, шорох одежды смешался с шелестом дряхлой плоти. Время взяло паузу. Мы остались одни на всем белом свете, крепко сжали друг друга в объятиях – с той же силой, с какой когда-то держались за свои мечты, убежденные в том, что стоит хоть немного ослабить хватку – и они тут же развеются как дым. И пока нас захватил ураган охов и вздохов, наши изношенные скелеты опирались друг на друга, чтобы не упасть. Мы превратились в живые нервы, в два оголенных электрических провода, в любое мгновение грозившие коротким замыканием, в двух постаревших мальчишек, неожиданно предоставленных самим себе и всхлипывавших на глазах у толпы незнакомцев.

«Месье Юнеса Махиеддина просят срочно пройти на посадку к выходу 14», – вернул нас к действительности женский голос из громкоговорителя.

– Куда ты пропал? – спросил я, отступая на шаг, чтобы лучше его разглядеть.

– Я же здесь, все остальное не важно.

– Согласен.

Мы вновь обнялись.

– Как же я рад!

– Я тоже, Жонас.

– Вчера и позавчера ты болтался где-то поблизости?

– Нет, я был в Ницце. Сначала позвонил Фабрис, костерил меня последними словами, потом Деде. Я сказал, что никуда не поеду. А утром Изабель чуть не пинками выставила меня за дверь. В пять часов утра. Я гнал как сумасшедший. В моем-то возрасте.

– Как она?

– Все такая же, какой ты ее когда-то знал. Неутомимая и неисправимая… А ты?

– Не жалуюсь.

– Выглядишь неплохо… Деде видел? Знаешь, он очень болен. И приехал только ради тебя… Встреча прошла хорошо?

– Сначала хохотали до слез, потом плакали.

– Представляю.

«Месье Юнеса Махиеддина просят срочно пройти на посадку к выходу 14».

– А Рио? Как там Рио?

– Приезжай и сам все увидишь.

– Меня простили?

– А ты? Ты сам простил?

– Я слишком стар, Жонас, и больше не имею возможности гневаться. Малейший намек на злобу меня буквально убивает.

– Послушай… Я живу в том же доме, окна которого выходят на виноградники. Теперь живу один, вдовствую, жена умерла больше десяти лет назад. Сын женился и переехал в Таманрассет, дочь преподает в университете Конкордиа в Монреале. В месте недостатка не будет. Выбирай комнату по вкусу, они все в твоем распоряжении. Деревянная лошадка, которую ты мне подарил, прося прощения за выволочку, устроенную мне из-за Изабель, стоит на том же месте на каминной полке.

Ко мне подошел немного смущенный служащий «Алжирских авиалиний»:

– Вы улетаете в Оран?

– Да.

– Вы Юнес Махиеддин?

– Да, это я.

– Пожалуйста, поторопитесь, до взлета осталось всего несколько минут, все ждут только вас.

Жан-Кристоф подмигнул и сказал:

– Табка ала хир, Жонас. Ступай с миром.

Он заключил меня в объятия. Я почувствовал, как дрожит в моих руках его тело. Мы стояли так целую вечность, к большому огорчению служащего. Жан-Кристоф выпустил меня первым. Глаза его покраснели. Превозмогая застрявший в горле комок, он сказал:

– А теперь беги.

– Буду тебя ждать, – ответил я.

– Я приеду, обещаю.

Жан-Кристоф улыбнулся.

Я торопливо зашагал, наверстывая упущенное время. Служащий «Алжирских авиалиний» прокладывал мне в толпе дорогу. Я прошел через рамку металлоискателя и миновал пограничный контроль. Уже собираясь переступить порог транзитной зоны, я поднял голову, чтобы последний раз взглянуть на то, что собирался оставить навсегда, и увидел их всех, всех до единого, мертвых и живых. Они прильнули к огромному стеклу и на прощание махали мне руками.