Это как день посреди ночи

– Глядите, как они обращаются со своими деньгами. Это купюра в сто долларов. Вы когда-нибудь видели, чтобы французская купюра была испещрена каракулями? Это не что иное, как подписи. Идиотизм, конечно, но у америкосов это любимое развлечение. У них такая купюра называется Шорт Шортер[7]. Вместо долларов также используются банкноты и других стран. У некоторых солдат их целый ворох. Не ради богатства, а так, в виде коллекции… Видите эти два автографа? Это Лорел и Харди. Я не вру, клянусь. А вот это Эррол Флинн, Зорро планетарного масштаба… Я выменял эти сто долларов у Джо на ящик нашего вина.

Он взял банковский билет, спрятал его в карман, потер руки и пообещал до конца недели вернуться в Оран и провернуть с военными несколько сделок.

Когда недоверие улеглось и все поняли, что американцы пришли в страну не завоевателями, но спасителями, в Оран, поглядеть, что там происходит, отправились и другие жители Рио-Саладо. Мало-помалу последние остатки тревоги испарились, и фермы с домами стали охранять не так бдительно.

Андре крутился как белка в колесе. Каждый день он запрыгивал в автомобиль и мчался совершать все новые и новые сделки. Объехав все свои злачные места, он возвращался с добычей и тут же перед нами ею хвастался. Нам тоже хотелось съездить в Оран и лично убедиться в правдивости ходивших по городу легенд о знаменитых янки. Жан-Кристоф надавил на Фабриса, а сам Фабрис надавил на мать, чтобы она отвезла нас в Оран. Мадам Скамарони воспротивилась, но потом все же уступила.

Выехали мы на рассвете, а когда солнце в небе только-только начало плавиться, уже были в Миссергине.

По дороге нервно сновали джипы. Прямо в поле совершали туалет неряшливые, голые по пояс военнослужащие, во весь голос горланя песни. Кое-где на обочине механики, подняв капот, вяло ковырялись в двигателях грузовиков. У городских ворот дожидались своей очереди конвои. Оран изменился. Охваченный солдатской лихорадкой город напоминал ярмарку. Андре не преувеличивал, американцы действительно были повсюду – от бульваров до верфей. Среди верблюдов и крестьянских повозок раскатывали их бронетранспортеры, рядом с табором бедуинов были расквартированы их подразделения, пропитав атмосферу пылью и гамом. Офицеры, беззаботно развалившись в своих крохотных джипах, отчаянно сигналили, пробивая в толпе дорогу. Другие, элегантные как боги, отдыхали на террасах в приятной женской компании под лившиеся из граммофона напевы Дины Шор. Оран перешел на американское время. Дядя Сэм не только высадил в городе свои войска, но и принес собственную культуру: пайки со сгущенным молоком, плитки шоколада, говяжью тушенку, жевательную резинку, кока-колу, леденцы «Канди», плавленые сырки, американские сигареты, белый хлеб. Бары приобщались к музыке янки, а юные арабские чистильщики обуви, вмиг заделавшиеся продавцами газет, носились по городским площадям и трамвайным остановкам, рекламируя на непроизносимом языке «Старз энд Страйпс»[8]. На тротуарах ветер трепал еженедельники и ежемесячные издания, такие как «Эсквайр», «Нью-Йоркер» и «Лайф». Любители голливудских фильмов стали отождествлять себя с кумирами из числа актеров, совершали одинаковые с ними выходки и так же кривили рот, а торговцы бесстыдно врали, называя на английском цену… Рио-Саладо вдруг показался нам каким-то ничтожным. Душой каждого из нас, ушами безраздельно завладел Оран. В наших жилах постоянно звенел его гам, от царившей вокруг дерзости захватывало дух. Мы ходили как пьяные, в буквальном смысле разгоряченные кипучей энергией, бурлившей повсюду – от улиц до сверкающих магазинов и битком набитых баров. От сновавших вокруг колясок, автомобилей и трамваев у нас кружилась голова, вокруг толпами порхали девушки с завораживающей поступью, похожие на гурий, озорные, но не легкомысленные.