Это космос, детка!

Когда мы вошли в атмосферу, капсула загорелась. Есть анекдот про режиссера: «Режиссура – это просто, как ездить на велосипеде, который горит, и ты горишь, и все горит». Мне всегда это казалось всего лишь смешной шуткой. Про спуск можно сказать так же: ты просто сидишь внутри капсулы, которая горит. Температура внутри корабля тоже поднимается, но ненамного – у капсулы есть термозащита. Но ты смотришь в иллюминатор и видишь, что горишь. Летишь и горишь. Капсула горит! Ты летишь в горящем шаре. Мы горим, все идет по плану.

Дальше – очень опасный момент. Происходит выброс вытяжного парашюта, который открывает основной, огромный парашют. Риски здесь те же, что и со всеми парашютами, – откроется он или нет, полностью или частично, погодные условия могут быть разными… Потом парашют отстреливается, и в этот же момент взводятся кресла – они поднимаются вверх так, что пульт оказывается в нескольких сантиметрах от лица. Нам говорили, что это случится очень резко, и важно держать руки ближе к телу, чтобы не травмироваться. Все это происходит одномоментно и молниеносно. Олег громко скомандовал: «Руки на груди! Сейчас будут американские горки». Как только открылся парашют, капсулу начало заворачивать, бросать в разные стороны. Хотелось кричать – не от страха, а от сумасшедшего адреналина. И тут же взвелись кресла. Я этого совсем не почувствовала – мне показалось, что не кресла поднялись, а пульт упал прямо на нас.

Мы разглядели в иллюминаторе огромное количество вертолетов и сразу услышали по связи: «Мы их видим!» Это такой адреналин с примесью абсолютного счастья! «Зона такая-то. До посадки осталось семь минут. Погода благоприятная, ветер умеренный…» Параллельно с нашей посадкой шли съемки фильма и Владимир Машков играл сцену…

Последнее испытание – за метр до Земли. Несмотря на парашют, капсула продолжает двигаться с огромной скоростью, и внизу, прямо под нами, взрывается двигатель мягкой посадки, создавая воздушную подушку, чтобы затормозить капсулу. Олег сказал: «Сейчас тряханет. Рот закрыть!» Ощущалось это нормально – просто где-то под попой произошел взрыв. И мы ровно, идеально сели – я этого вообще не почувствовала. Мне рассказывали, что это похоже на падение спиной со второго этажа. Я готовилась к посадке, как к удару лопатой по спине, думала: надо вытерпеть. И я даже не поняла, что мы приземлились.

Смотрю в окно – вижу одинокий ковыль. Говорю: «Мы что, сели?» Слышим по связи: «Поздравляем вас, экипаж корабля „Союз МС-18“ совершил посадку!» И первое, что я увидела в иллюминаторе – багровое лицо Константина Львовича Эрнста.

Некоторое время мы сидели в ожидании, пристегнутые, ждали, пока установят лестницы и подойдут спасатели. Открылся люк, и мы увидели Толика Забрускова – нашего инструктора по невесомости, с камерой на лбу, улыбающегося во все лицо: «Олег, Юля, Клим, как вы?! Мы вас ждали!» Это была такая чистая радость!

Вытащили сначала Олега, потом Клима, потом меня. У меня была такая смесь радости и усталости. Не хотелось кричать «ура!» – и не потому, что я себя плохо чувствовала. Это было постадреналиновое состояние, можно было уже все отпустить.

Выходить из корабля на своих ногах не разрешалось. Мы по очереди вылезали из люка и ждали спасателей, которые на руках несли нас до специально приготовленных кресел. Константин Львович несколько раз порывался сам спустить меня с люка, но ему сказали: «Нельзя! Есть правила!» Вокруг – огромное количество народа, камеры, вертолеты, ветер, песок в лицо… Все что-то спрашивают, кричат… Улыбающийся Дмитрий Олегович Рогозин с ромашками в руках… Растроганный Владимир Львович Машков… Нас усадили в кресла, накрыли пледами, подбежали врачи экипажа, измерили давление, спросили, как дела. Параллельно с этим шла съемка сцены – не только телевизионные, но и киношные камеры снимали, как герой Владимира Машкова встречает мою героиню, Женю. В этой сцене мы даже говорили текст, Владимир Львович мазал мне нос черной сажей от корабля.

Приехали!

Потом мне подарили детские рисунки, в том числе и моих дочек. Дальше – интервью, комментарии, вопросы – «Как вы себя чувствуете?». Нас подвели к капсуле, чтобы каждый из нас что-то написал на ней, я написала: «Всем любви!»

Ходить сами мы могли, но нас на всякий случай поддерживали. Потом нас полуотнесли, полуотвели к специально выставленной для каждого палатке с кушеткой. Мне принесли утку, чтобы можно было пописать. Сняли с меня скафандр, я переоделась в одежду, которую приготовила для себя заранее – она была в тех самых сумках для спуска, которые у нас забрали в Байконуре. Кто-то пытался прорваться в палатку, но никого не пускали, и снаружи мне кричали: «Как ты там?»