Это критика

        Несколько лет назад критики еще могли работать и там, и тут, я сама писала тогда и в газету, и в журнал. Сейчас реже. Скажем, Николай Александров уже (редко!) выступает в толстых журналах как критик, а в "Известиях" превращается в литературного журналиста и работает по совсем другим законам. Например, походя может оскорбить лично автора — а не просто не принять решение того или иного жюри. Есть и исключения — это критики, которые и в газете, и в Интернете остаются критиками.

        РЖ: Есть ли какая-то традиция в русской критике, которую вы считаете "своей"?

        Н.И.: Прежде всего, я хотела бы назвать Владимира Турбина — критика и моего университетского преподавателя. Если говорить о некоей ролевой модели, которой я как критик стараюсь следовать, то это именно турбинская модель: быть независимым от чужого мнения. Каким бы симпатичным (и своевременным) оно ни казалось.

        Турбин открыл мне глаза на особенности новомирской критики, которой я зачитывалась в юные годы. Но все равно для меня очень существенны были и Ирина Роднянская, и Наталия Ильина, и Игорь Виноградов, и Владимир Лакшин, несмотря на всю разницу между ними. Наверное, тогда я впервые поняла, что литературная критика для меня в чем-то важнее поэзии или прозы. Может быть, под их влиянием я и стала сама заниматься критикой. Лев Аннинский был "крестным отцом" первой злобной моей рецензии, в "Дружбе народов". И та свобода словоизвержения, которой отличался Аннинский, — я говорю об этом, конечно, со знаком плюс, — это было здорово. А что потом, о том не будем шепотом. Жанры — жанры были разнообразные: и фельетоны (Ильина), и раздумчивая рецензия (Роднянская), и идеологическая статья (Лакшин), и литературоведческое эссе (Виноградов), и "колонка" журнальная (Турбин).

        Андрей Синявский важен для меня тем, что в его работах отсутствуют границы между литературоведением и критикой. "Книги отражений" Иннокентия Анненского близки мне по способу восприятия литературы. Розановская критика — манерой письма. Ощущаю я и влияние эссеистики Бориса Пастернака, Марины Цветаевой, Иосифа Бродского...

        Всегда радуюсь хорошо написанному критическому тексту, независимо от того, согласна я с ним или нет, поэтому меня радует сегодня сам уровень критического письма. Если возвращаться к разговору о "замечательном десятилетии", то к критике я бы эту формулу приложила не задумываясь. Мне, например, нравится, как работают — стилистически — критики поколения тридцатилетних. Они могут варварски обращаться с анализируемым словом, но то, как они обращаются со своим словом, меня порой восхищает. Хотя у них отсутствует важнейшая сторона критической работы — компьютер в собственной голове с базой данных о развитии словесности за последние хотя бы 30 лет. Нас учили так: прежде чем брать интервью или садиться писать рецензию, надо прочитать не только то, что этот автор успел навалять, но и то, что уже накатали о нем. Вы, Михаил, все мои тексты уже прочитали?

   P.S.

        В самом конце прошлого года почти одновременно вышли два сборника критических статей: "Перемена участи" Сергея Чупринина и "Скрытый сюжет" Натальи Ивановой. Обе книги включают работы разных лет: 1988-2003 годов у С.Чупринина, 1990-2001 — у Н.Ивановой. За это время сменилась эпоха, страна прошла путь от периода "захваченности напрасными надеждами" к периоду "утраты иллюзий" (Н.Иванова), между литературной ситуацией конца 80-х и начала нулевых — пропасть. Поэтому решение переиздать сегодня свои статьи той поры, когда критику важнее всего было, "уловив динамику освобождения слова, транслировать ее, снабдив собственной энергией", безусловно требовало от авторов определенного мужества. Каковое они и проявили.