Это критика

Естественно, после такого диагноза и Платонова срочно полюбишь, и "злобного щенка" до конца жизни запомнишь, чтобы при каждом удобном случае поминать как клеветника России.

И вот это в манере Елисеева, может быть, самое главное: он критик-диагност, он умеет так определить писателя, что тот будет трепыхаться, как пришпиленная бабочка, и статьи писать о том, что в эпоху Сервантеса критиков не было, оттого "Дон Кихот" так хорош получился, но с булавки ему уже не слезть и надпись на этикетке не поменять.

И совершенная неправда, что Елисеев "обращает внимание лишь на те книги, статьи, эссе, что позволяют ему проявить свой дар - дар насмешника, сатирика", как утверждает Сергей Беляков (цитата, отобранная Елисеевым для того же АРССовского буклета). Скорее уж наоборот: удивительно, как мало отличаются "положительные" и "отрицательные" елисеевские статьи. В какой-нибудь "Синдром Фрица" вполне неблизкого ему Дмитрия Бортникова Елисеев вникает столь же тщательно, как и в стихи своего любимого Сергея Стратановского. Разносная статья про Юрия Мамлеева, после которой объекту, по-моему, только одно и остается, что тихо уползти из литературы, не менее убедительна и аргументирована, чем рецензия на симпатичную критику быковскую "Орфографию".

Но самый блестящий образчик елисеевской критики - это, конечно, его летняя рецензия на сборник Андрея Немзера. Единственный в своем роде пример, не рецензия даже, а непонятной жанровой природы сочинение в манере "бормочущей розановской записки", агон, стилевое состязание, в котором рациональной центростремительности насквозь логичного Немзера противопоставляется дионисийский хаос, распад, шушукание по углам: "Я здесь краем, краем". Спор маргинала Марсия с Аполлоном, закончившийся, по счастью, для обеих сторон благополучнее того, античного - нравы за истекший период все же несколько смягчились.

Евгений ЕРМОЛИН

8.01.2004

Русский Журнал: Вы рассматриваете литературу и искусство вообще как "попытку свидетельства об истине" и "орудие познания Бога". Возможно ли, на ваш взгляд, в рамках литературы прикосновение к истине или литература все же - лишь тоска по ней, "сны о чем-то большем"?

Евгений Ермолин: Но ведь и сны - это прорывы и провалы в бездну, это опыт Бога или путь к Нему. Некоторые мои важнейшие мистические переживания связаны с пребыванием в состоянии сна. И так, наверное, могут сказать многие. На своих вершинах литература - это сюрреалистический гнозис, проникающий к основам человеческого и космического бытия. Откровение Иоанна Богослова - архетекст почти всей последующей словесности. Это диалог с тайной. В нем рождается истина о человеке. О мире...

РЖ: О Боге?