Это лишь игра (СИ)

Мы заходим в наш двор.

– А может, к нам? – зовет бабушка тетю Люду с Петькой. – Я пирогов напекла.

Дома уже я ставлю чайник и быстро накрываю на стол. Петька вызвался помогать, хотя на самом деле только мешает. На нашей тесной кухне мы то сталкиваемся локтями, то путаемся друг у друга под ногами. И оба смеемся каждый раз. И потом, когда уже пьем чай, отчего-то за столом весело и радостно. За последнее время это, наверное, самый теплый и уютный вечер. Не портит его даже разговор про Германа Горра. Тетя Люда его вдруг вспомнила.

– А почему, интересно, отец вашего Германа Горра никогда не ходит на собрания? Я так о нем наслышана. Хоть бы увидеть разок.

– Кого? Германа или его отца?

– Отца, конечно! – смеется тетя Люда. – В родительском комитете про него столько болтают. Говорят, что он прямо олигарх какой-то. Нефтяной бизнес у него, что ли. И главное, он – холостой… одинокий… Хоть и в годах уже, конечно…

– Ну что ты ерунду болтаешь? – злится Петька, но тетя Люда и бабушка только смеются.

Потом я их провожаю. Петька у дверей задерживается, а тетя Люда тактично поднимается к себе.

– Лен, – шепчет он. – Ты не обиделась?

– На что?

– Ну, на то что там… во дворе… Я просто… Не обижайся, а?

– Я не обиделась, – успокаиваю его. – Не переживай.

– Точно-точно?

– Точно-точно, – улыбаюсь я, и Петька вслед за мной расплывается в счастливой улыбке.

– Ленка, ты – лучшая, – бросает на прощанье Петька.

***

Выходные мы проводим с Петькой вместе. Сначала делаем уроки, потом гуляем в парке. А вечером он опять засиживается у нас допоздна. И мы даже не вспоминаем ни про Горра, ни про наш класс.

Зато в понедельник идем с ним в школу, и никакой легкости я больше не чувствую. Наоборот – на сердце неспокойно. Я не знаю, что это – страх или ожидание чего-то плохого. Петька уверяет, что договорился с пацанами, и те пообещали меня не трогать. Но меня, по-моему, еще больше удручает это его «договорился».

Когда заходим в класс, я первым делом встречаюсь взглядом с Горром. И на душе становится еще беспокойнее, хотя он просто смотрит на меня и молчит. Смотрит лениво, расслабленно, но так, словно что-то этакое про меня знает.

Зато Гаврилов, увидев нас, сразу же вопит на весь кабинет:

– О, Черный! Говорят, что ты вчера Третьякову зажимал. Сосались прям на крыльце школы.

Класс взрывается протяжным: «О-о-о-о!». И следом со всех сторон сыплются смешки и улюлюканье.

– О-о-о! Наша тихоня отжигает!

– Черный, ну как она? – спрашивает Ямпольский. – Норм или так се?

– Сам проверь, – смеется Михайловская.

– Обязательно!

– Идите в ж***! Чего вы как дебилы? – отбивается Петька.

А я слова сказать не могу, меня захлестывает жгучий стыд. Хоть всё это и неправда, но у меня аж лицо горит.

– Эй, Третьякова, – зовет меня Михайловская. – Давно у вас с Черным любовь?

Я на автомате оглядываюсь, но снова напарываюсь на взгляд Горра, сосредоточенный, пристальный, без тени насмешки, хотя весь класс потешается. Но взгляд его вдруг обжигает сильнее, чем глумливые смешки остальных.

Я поспешно отворачиваюсь и приказываю себе не реагировать на идиотские выпады. Петька кому-то что-то еще отвечает, а я сижу прямо, будто ничего не слышу, будто происходящее меня не касается.

Наконец входит математичка, и все постепенно замолкают, во всяком случае пошлости с мест больше не выкрикивают. А следом за ней вбегает Соня.

Как же я ей рада! Хоть и сижу пока, словно кол проглотила. Но я, правда, очень-очень ее ждала.

– О, Шумилова, здорово! Поправилась? – приветствует ее Михайловская.

– Ты чем болела-то? – спрашивает Ларина.

Соня недоуменно хлопает глазами, обычно ни Михайловская, ни, тем более, Ларина ее в упор не замечают.

– Бронхитом, – отвечает она неуверенно, потом устремляется к нашей парте. Сгоняет Петьку со своего места, усаживается рядом, что-то радостно щебечет. А я лишь вымученно ей улыбаюсь. И невольно подмечаю, что наши переглядываются, подают друг другу какие-то знаки.

– Боже, как я устала сидеть дома! – восклицает Соня. – Уже на стены чуть готова была лезть с тоски…

И тут мы слышим за спиной голос Ямпольского:

– Сонь, привет! Давно тебя не было…

Сонька округляет глаза почти в панике. Наклоняется ко мне и взволнованно шепчет:

– Это же Антон, да? Антон со мной заговорил! О, боже! Боже! Я сейчас умру…

– Сонь, – снова зовет ее Ямпольский.

– Мамочки… – бормочет она в возбуждении. – Я не могу оглянуться. Я… боже… у меня руки дрожат…

У нее и впрямь нервно подрагивают пальцы.

– С возвращением, Сонь, – вкрадчиво и ласково произносит Ямпольский.

– Что? Что мне ему ответить? – частит Сонька.

Но тут раздается звонок, математичка поднимается из-за учительского стола и призывает всех к тишине.

22. Лена

Заканчивается алгебра, еще никто не успел разбрестись, и в класс входит новая англичанка, Олеся Владимировна.

– Прошу минуточку вашего внимания, – с улыбкой произносит она.

Но наши продолжают собирать тетради и учебники, с шумом, со смехом, с разговорами, и даже не реагируют на нее. Будто её не слышат и не видят. Специально, конечно.

Даже Наталья Алексеевна, математичка, от такой наглости вскипает.