Это лишь игра (СИ)

И я как-то встряхнулась. Снова стала ходить на свидания с Германом. А назавтра даже позвала его в гости. Суббота как раз. Прежняя я ни за что бы не осмелилась. Постеснялась бы, зная, в каком он живет дворце и какой он… немножко сноб. Но сейчас все эти нюансы стали казаться такой незначительной мелочью, что и внимания обращать не стоит.

В субботу встаю пораньше и с азартом убираю в доме. Так, чтоб ни пылинки, ни соринки. Бабушка до моей «фазы» еще не дошла. Она до сих пор тихо плачет ночами, а днем частенько зависает в прострации, да и смотрит на меня так, будто я уже на смертном одре. Правда, сегодня, у нее нет-нет да проскакивает улыбка. Пока я навожу лоск, она готовит. Меню тоже я составила. Никаких привычных оливье и жареных пирожков – Герман, сказала ей, такое не ест.

– Столько суеты, будто принца принимаем, – ворчит она, но не злится, а, наоборот, даже как-то оживает. А то ведь совсем серая и поникшая все время ходит.

– Для меня Герман и есть принц. Мой принц, – отшучиваюсь я.

– А твой принц знает… про нашу болезнь? – спрашивает бабушка. И я чувствую, как сползает с лица улыбка.

– Нет, – качаю головой.

Герман допытывался, что за обследования я прохожу, зачем, почему. Отчего я как в воду опущенная последнее время. Но я не смогла сказать ему правду. Не хочу. Мы еще слишком мало знаем друг друга, слишком недолго вместе, чтобы вываливать на него такое. Даже представить не могу, чтобы я ему сказала: «Я могу умереть, мне нужно примерно пять миллионов». И без недавней истории с его матерью у меня бы язык не повернулся. А так – тем более. Да и не только в деньгах дело. Еще очень не хочу, чтобы изменилось его ко мне отношение. Даже боюсь этого.

– И правильно, – неожиданно поддерживает меня бабушка. – Помочь он ничем не поможет, а так пусть пока… хоть тебе какая-то радость.

– Он бы меня не бросил, – упрямо говорю я. – Ты его совсем не знаешь.

– Дай бог, – пожимает плечами бабушка. – Но я знаю жизнь. Мужчины не любят тягот и проблем. И муж-то не каждый остаётся в семье, где есть больной ребенок. Или с женой что-нибудь… Не выдерживают, уходят… А он тем более мальчик еще совсем. У него все впереди. Сначала-то наверняка и посочувствует, и попереживает, а потом все равно… Ладно еще, когда люди живут вместе, а потом вдруг случилось горе… Совестливых хоть долг не отпускает. Но у него ведь никаких обязательств перед тобой нет, он ничего тебе не должен.

– Герман не такой, – упрямо повторяю я. Настроение стремительно портится.

Бабушка горестно вздыхает.

– Дай бог! – повторяет она. – Буду только рада. Я просто боюсь за тебя, не хочу, чтобы тебя постигло такое разочарование… Потому что когда веришь человеку, когда надеешься, очень горько потом… Вот и говорю, как может быть… как бывает… Не каждый захочет связывать свою жизнь с больным человеком, вешать на себя такую обузу. Всем ведь хочется счастья, а какое счастье с инвалидом? Мытарства одни… Ой прости, прости меня, доченька… – спохватывается бабушка и смотрит на меня виновато и испуганно. – Я совсем не тебя имела в виду!

Я понимаю, что говорит она о себе. Ее муж, мой дед, которого я никогда не видела и уже не увижу, бросил когда-то бабушку и своих детей – мою маму и ее брата после того, как его в детстве сбила машина. Не сразу, конечно, бросил. Какое-то время тоже переживал за сына, помогал, вместе с бабушкой пытался бороться за него, а потом устал. Ну и ушел. Всё я прекрасно понимаю, а все равно обидно. А, может, еще и страшно – вдруг она права? Зачем я Герману такая?

Когда он приходит, у нас все накрыто, но настроение на нуле. Я теперь еще больше чувствую пропасть между нами. Хотя есть и приятный момент: Герман приносит цветы. Целых два букета. Бабушке – тяжелые темно-красные розы, а мне – нежные белые лилии. Я прижимаю их к груди растроганно, чуть не плачу, вдыхаю аромат и будто пьянею. Это ведь мои первые цветы!

Потом неловко суечусь, как поставить букеты, куда усадить Германа, о чем с ним при бабушке говорить. От волнения у меня горят щеки. Еще и он глаз с меня не сводит. Когда садимся обедать, кусок в горло не лезет.

Герман же на радость бабушке пробует почти все, что есть на столе, и одаривает ее комплиментами. А бабушка только рада ему подкладывать. Но потом она всё портит. То есть, не так. Ее вины никакой нет, просто ее вопрос бьет по больному.

– Герман, а ты уже решил, куда будешь поступать после школы? – спрашивает она его.

Наступает небольшая заминка.

– Я уже поступил, – наконец произносит он, не глядя на меня. Ведь мне он так и не сказал ни про письмо, ни про его скорый отъезд. А я делала вид, что ничего не знаю, ждала, когда он сам заговорит.

– Как? Уже? И куда, если не секрет? – интересуется бабушка.

– В САИТ, – отвечает Герман с явной неохотой. Он больше не улыбается, не обволакивает меня ласковым взглядом. Подперев лоб рукой, он смотрит себе в тарелку. Ковыряется вилкой уже без всякого аппетита. И атмосфера за столом становится какой-то тяжелой.

– Что это? Где? – удивляется бабушка, словно не замечает, что и мне, и Герману этот разговор неприятен.

– В Калгари. В Канаде.