Это лишь игра (СИ)

Герман, конечно, меня вчера успокоил. Про мой ужасный казус не упоминал, но зато так на меня смотрел, пока был у нас дома! Я просто отогревалась и таяла под его взглядом. И разговаривал с такой нежностью, что даже бабушка потом, когда он ушел, сказала:

– Какой славный мальчик… так тебя любит…

– Что сразу любит? – смутилась я. – Может, просто я ему нравлюсь.

Бабушка только улыбнулась в ответ. Помешкав, я все же спросила:

– А что, правда, думаешь, любит? По-настоящему? А как это заметно?

И кто бы мог подумать, что после такого кошмарного дня я лягу спать в прекрасном настроении. Но утром опять иду в школу и нервничаю. Уже не из-за Германа, а из-за наших. Вдруг опять смеяться будут.

Легко Герману – его совсем не волнует, кто что скажет или подумает. Раньше я считала, что это неправильно. Даже ненормально. А теперь порой мне и самой хочется вот так же быть свободной от общественного мнения.

Подхожу к школе и возле ворот встречаю Олесю Владимировну. Здороваюсь с ней, она в ответ приветливо улыбается.

– Доброе утро, Лена. Как ты?

– Ничего, спасибо.

Она оглядывается на поток учеников, бредущих в школу, и говорит:

– Отойдем на минуточку.

Мы отходим на несколько шагов в сторону.

– По поводу вчерашнего. Я вчера побеседовала с Михайловской. Наедине. Хотела и с ее родителями поговорить, но она пообещала, что ничего подобного не повторится. Думаю, что на этом инцидент исчерпан. Но если вдруг что-то будет – ты обязательно мне скажи. И ещё, Лен, я помню, что ты не хочешь, чтобы кто-то знал про твою болезнь. Но я тоже не могу сидеть сложа руки. Весь вечер вчера думала про тебя… И знаешь, мне кажется, это не тот случай, когда нужно скрывать. Леночка, пойми, сумма нужна, конечно, огромная, но… как говорится, с миру по нитке… А я уверена, что в нашей школе, в нашем городе очень многие захотят тебе помочь.

– Нет! – слишком поспешно и резко выпаливаю я. Но тут же тушуюсь и продолжаю уже тихо: – Извините, Олеся Владимировна. И спасибо вам большое, только не надо никому ничего говорить. Вы обещали, – напоминаю ей. – Я не хочу, чтобы знали, да… особенно Герман… Но дело не только в этом.

– А в чем?

– Тот фонд, который взялся за сбор денег для нас… там, в общем, свои правила. И по их правилам нельзя вести параллельный сбор. Какие-то фонды такое допускают, но вот тот, который нам помогает… словом, нас предупредили, что делать так не стоит.

– А зачем тогда вы выбрали его? Ведь эффективнее, если помощь будет отовсюду.

– Не мы выбрали. Мы обратились сразу в несколько. Но везде ведь очереди. Просителей на самом деле очень много… Некоторые просто отказали, потому что сумма большая и лечение за границей. А этот фонд крупный. И они нас даже взяли без очереди из-за срочности… Так что не надо, пожалуйста…

Она растерянно смотрит на меня. Потом кивает, мол, понятно, но выглядит при этом сильно расстроенной. Я хочу сказать ей что-нибудь хорошее, но кроме банального «спасибо» слов не нахожу.

– Ну ладно, идем, – берет она меня под руку. – Скоро звонок.

В фойе меня поджидает Герман, и мы вместе идем в класс. Не знаю уж, из-за Олеси Владимировны или ещё почему, но никто из наших вчерашний мой позор не вспоминает. Вообще на мое появление не реагируют. Ну разве только Михайловская смотрит недобро – и то, когда я оглядываюсь, сразу отводит взгляд.

После школы мы до самого вечера гуляем с Германом, а когда возвращаюсь домой – с удивлением обнаруживаю в дверях классную.

– Леночка, ну хоть ты уговори Олесю Владимировну. Предлагаю хоть чаю выпить – ни в какую. Заодно поговорили бы.

– Я спешу, поздно уже. Да и меня там ждут, – говорит она, пряча от меня взгляд. – Но спасибо, как-нибудь в другой раз.

Я действительно видела у наших ворот чужую машину. За рулем сидел молодой мужчина, который явно кого-то поджидал.

– Обязательно приходите, – говорю я искренне. – Мы всегда вам будем очень рады.

И тут я замечаю у бабушки в руке пухлый конверт.

– Это… – указываю я рукой. – Что это?

– Да вот, Олеся Владимировна принесла деньги, – отвечает бабушка сконфуженно. – Я отказывалась, но…

Я ошарашенно смотрю на классную, не находя слов.

– Я никому ничего не говорила, – будто оправдывается Олеся Владимировна. – Только своему жениху, но он… за него не беспокойся. Никакой сбор я не устраивала. Это наши с ним личные сбережения. Здесь, конечно, мало, всего двести тысяч, но… хоть что-то. Уже чуть быстрее соберете.

– Мы не можем… не можем их взять, – качаю я головой.

– Можете. Лена, пойми. Эти деньги, они тебе сейчас нужнее. Мы ведь просто хотели летом свадьбу устроить, но сейчас думаем: а зачем? Чем пить-гулять два дня толпой лучше на что-то действительно важное…

– Я не могу, – упрямо качаю головой. – Нет-нет. Бабушка, скажи!

Но бабушка молчит. Смотрит виновато и молчит.