Это лишь игра (СИ)

Совершенно забыв про библиотеку, возвращаюсь домой с книгами. И не понимаю, что мне делать. Беспомощно всхлипываю, не позволяя себе разреветься вовсю. Бессмысленно мечусь по комнате, хватаюсь за телефон и тут же откладываю. Внутри бьется свербящее, нетерпеливое чувство – хочется немедленно поговорить с Германом, хочется, чтобы он выслушал меня и понял. Но я боюсь ему звонить. Впервые. Он наверняка сейчас в таком состоянии, что вряд ли сможет спокойно меня выслушать. Вряд ли вообще захочет меня слушать. Я же видела его лицо там, в больнице, его взгляд. Страшный взгляд, полный горечи и презрения. Он буквально кричал: не подходи, не приближайся, не смей.

Никогда прежде я Германа таким не видела, даже в самые напряженные моменты. Даже когда его мать обманула. А ведь тогда он тоже был так ужасно зол, но потом остыл и пришел сам…

Но ждать, когда Герман остынет, я не могу. Я же изведусь до смерти. Мне кажется, что земля подо мной рушится. Каждую секунду расходится трещинами, обваливается, и я вот-вот полечу в бездну.

Наконец я решаюсь. Позвоню ему, а если он сбросит – напишу. Уж сообщение-то он наверняка прочтет.

Набираю его без особой надежды. Сердце снова частит. Рука дрожит так, что телефон едва не выскальзывает. Боюсь услышать: абонент недоступен. Но нет… звонок проходит. Считаю длинные гудки.

И бессвязно бормочу себе под нос, обращаясь мысленно то ли к Богу, то ли к Герману: «Ответь, прошу! Ну пожалуйста, пусть он ответит! Я больше никогда-никогда не совру! Как же мне плохо, господи… Если бы ты только знал, Герман, как мне плохо! Как я боюсь, что мы с тобой…»

– Да, – слышу вдруг его голос. Непривычно глухой. Как будто он звучит очень издалека.

Я так ждала, так просила, чтобы он отозвался, но, услышав его, вдруг теряюсь. Судорожно вспоминаю, что хотела сказать. И, как назло, горло сжимает судорогой, и у меня выходит только тихое и сдавленное:

– Я…

Однако он не торопит, не сбрасывает, а терпеливо ждет, когда я соберусь с духом и договорю:

– Я хочу с тобой поговорить. Выслушай меня, пожалуйста.

– Я и так тебя слушаю.

– Не так… не по телефону… лично. Давай встретимся. Пожалуйста.

– Когда?

– Сейчас… или чуть позже.

– Думаю, встречаться нам сейчас – не лучшая мысль. Завтра днем я приеду, куда скажешь.

Он не хочет меня видеть, обреченно понимаю я. И уже не сдерживая слез, говорю:

– Давай в парке возле школы? В три.

– Хорошо.

После разговора с ним меня почему-то еще сильнее трясет. Прямо лихорадит. Он спокойно выслушал, даже согласился приехать и поговорить, но у меня все равно ощущение неумолимо надвигающейся катастрофы.

Как дотерпеть теперь до завтра и не сойти с ума, когда я места себе не нахожу, когда ни о чем больше не могу думать…

Бабушка приходит уже вечером, когда почти стемнело. Вся радостная и будто помолодевшая. Сначала рассказывает возбужденно, как чудно они провели время с подружками, как танцевали там и знакомились с какими-то галантными мужчинами. А у меня нет сил даже за нее порадоваться. Я полностью истощена за сегодня. Сижу как истукан, только и могу что кивать.

– Что с тобой, Леночка? – прерывает свой рассказ она. – Что-то случилось? Что-то плохое?

Я не хочу отвечать, не хочу портить ее впечатления, качаю головой, но бабушка наседает.

– Ничего, – выдавливаю из себя. – Просто поссорилась с Германом…

Голос, дрогнув, срывается. Я креплюсь, как могу, закусываю губы, но слезы сами собой уже струятся по щекам.

– Когда? Как? Из-за чего?

Но я больше не могу ничего внятного сказать. Она хлопочет вокруг меня, успокаивает, подает капли, от которых уже тошно.

Только через полчаса, нарыдавшись до икоты, я говорю:

– Мы из-за Петьки поссорились. Я сама виновата. Я обещала не ходить к нему больше. А тут тетя Люда… попросила… я не могла ей отказать. Бабушка, лучше бы мы не брали у нее эти туфли. Отдай их ей обратно. Все равно я их больше никогда не надену.

– А туфли-то тут при чем? Это Герману твоему стоит больше тебе доверять. А то ишь! К старому другу он еще будет запрещать…

– Бабушка, ты ничего не знаешь. Ничего, – всхлипнув, перебиваю я ее. – Никакой мне Петька не друг! Он предал меня, он так страшно меня предал…

– О чем ты? Вы же просто поссорились зимой, ты говорила…

– Ты ничего не знаешь, – повторяю я. – Мы не просто поссорились. Он заманил меня… обманул и заманил.

– Куда? Зачем?

Сделав пару глубоких вдохов, я более-менее выравниваю дыхание. И честно рассказываю бабушке по порядку все, что произошло, начиная с физрука и появления Олеси Владимировны. Хотя… кое-какие подробности про Германа я все же упускаю.

Бабушка качает головой, словно не может поверить.

– Наш Петя… да как же такое возможно? Что ж у вас за класс там такой? Разве по-людски это, скопом на одного? А если бы тогда твой Герман не пришел, что было бы? И им бы все с рук сошло? А Петя… как он мог? Не могу… не хочу в такое верить… Почему же ты раньше мне этого не рассказывала? А Олеся Владимировна что?

Поток ее вопросов прерывает стук в дверь. Бабушка, кряхтя и причитая: «Да как же так?», встает и идет к двери. Щелкнув замком, впускает тетю Люду.