Это мой город

В те времена походы в театр были естественным праздником. Я даже сказал бы естественным, еженедельным праздником. Родители ходили в оперу, на балет, в Купаловский, Еврейский, потом Русский театры – это было нормально… Единственной сложностью для мамы считалось запихнуть отца в костюм и повязать галстук… Он сопротивлялся, чувствовал себя неловко, но поделать ничего не мог – не посещать театр, считалось дурным тоном, художники, актёры, поэты были близко знакомы.

Фамилия Кин-Каминские вызывала уважение, хотя глава семьи был всего лишь братом знаменитого артиста.

Они были очень симпатичными и очень интеллигентными молодыми людьми, но, в силу этого, допустили ужасную ошибку… У них был единственный сын – Гога, маленький, пухленький и, в общем, то милый мальчик. Из самых лучших побуждений, переехав в новый дом, они взяли Гогу за ручку, вывели во двор и представили нашей компании…

– Дети… Это наш сын… Его зовут Гога… Мы бы очень хотели, что бы вы подружились…

Всё!..

Гога стал парием… Над ним насмехались, его травили, его не принимали в игры.

Следует отдать должное – Гога особенно и не набивался. Видимо их семья была самодостаточна. Им было хорошо втроём, потому что и сами супруги Кин-Каминские, до сих пор ни с кем не завели в доме близких, соседских отношений. Они всё также милы, интеллигентны, всё время вдвоём, с рюкзаками, всё время либо куда-то спешат, либо откуда-то возвращаются. Когда Гога стал постарше, он тоже надел рюкзак и, до сих пор, даже когда приходит навестить родителей, у него за плечами болтается дорожный мешок.

Со старшим Кин-Каминским по настоящему мы поговорили совсем недавно, когда в нашем дворе стали сносить гаражи. Его – железный – просто зацепили трактором и развалили… Со мной этот номер не прошёл. Я не очень испугался милиционера и инженера ЖЭСа, довольно наглого и глупого, к слову сказать, типа… Вызвонил ребят с телевидения, прекратил самоуправство, но Кин-Каминскому это уже не помогло. Он очень сетовал, но как-то не активно, вяло, как человек, давно и основательно утративший веру в справедливость, в свои права…

Я гляжу из окна моей комнаты на наш двор и вижу, каким он был… В нём росла трава, по периметру он был огорожен забором с железными пиками. Въезд во двор охраняли железные ворота, в которых была калитка, закрывавшаяся на ночь дворником на замок. По праздникам во дворе сооружали длинный, общий стол, в окошко, чьей либо квартиры выставлялся патефон…

Странно… Всё это, в самом деле, было…

ГЛАВА 9

В школу меня отдали очень рано… Мне не было и шести лет. Я очень скучал без привычной детской компании и мама, вначале в шутку свела меня 1 сентября 51 года в 1 среднюю школу на Чкалова.

Она не рассчитывала, что я там приживусь, однако вышло наоборот. Когда через пару месяцев от неё всё-таки потребовали метрику и, оказалось то, что оказалось,– моя первая учительница Нина Георгиевна не разрешила маме меня забирать. В пять лет я достаточно бегло читал, знал наизусть много стихов – моя первая книга – толстенный том Пушкина, долго была со мной, до третьего класса сидел на ней, делая уроки, ростом я не вышел, до столешницы было высоковато…

Паспорт в 16 лет я получал уже студентом университета.

Это создавало некоторые трудности. Ввиду малолетства и малого роста, в начальных классах было довольно тяжко, меня лупили… В основном девчонки… Они были рослые, крепкие, а я задирался… Насмешки и подтруниванья закончились классе в восьмом. После каникул, по привычке, Витя Шитик полез драться, а я к тому времени уже имел какой то детский разряд по борьбе и, неожиданно для себя, бросил его через спину прогибом, основательно «вмазав» о доски пола…

Приставать перестали…

Но, до этого случая, мне всё время приходилось предпринимать всяческие отчаянные попытки самоутвердиться.

От некоторых и сейчас мороз подирает по коже… По периметру четвёртого этажа в 41 школе выложен карниз шириной в кирпич. На спор я пошёл по этому карнизу вокруг всей школы… И почти прошёл… Оставалось чуть-чуть… Но у открытого окна, притаившись в простенке, что бы не дай Бог меня не испугать, уже стоял директор. Схватив меня за ворот, он, буквально, вдёрнул меня во внутрь и залепил такую плюху…

С учителями и школьным персоналом отношения были сложные…

Пацаны мы были шкодливые.

Но, некоторые учителя запомнились на всю жизнь.

Особенно дорога мне память о словеснице в младших классах. Была она чопорна, носила пенсне, всегда в чёрном строгом платье с кружевным широким воротничком…

Имени, увы, не помню…

Я думаю, что во многом именно она определила мою судьбу. Случилось это так: мы писали изложение по рассказу Станюковича «Максимка». Проверив тетради, учительница начала объявлять оценки. Поскольку, моя фамилия всегда была в начальных строках списка, я недоумевал – всем оценки объявили, а обо мне – молчок…

Осталась последняя тетрадка и прозвучала удивительная фраза…

– Белоусов сделал 12 ошибок, ему следовало бы поставить «кол», но он так красиво написал, что получил «хорошо»…