Это мой город

У меня такое впечатление, что директором нашего гастронома всегда был Золь Захарович – как сейчас понимаю, торговец милостью Божьей, все и всех знавший, все умевший достать, человек которого к которому в Минске все относились с почтением.

При Золь Захарыче ассортимент в магазине был фантастический. Помню мамину фразу:

– Сходи в магазин, купи полкило черной, полкило красной икры, брауншвейгской колбасы палочку, ветчины, селедки копченой по рупь сорок пять, не забудь бидон для молока…

Для тех, у кого приведенный список, вызывает ностальгию по временам изобилия, хочу сказать, что даже мы, которые жили материально совсем не плохо, могли себе позволить подобное раблезианство, довольно редко, как правило, перед большим гостевым сбором. Для всех остальных жителей нашего, в основном, пролетарского дома, была неистребимая перловка, да подсолнечное масло в разлив. Расслоение общества в те времена было ужасным. Это легенды о том, что все жили одинаково счастливо при сталинском изобилии. Видимость изобилия, как я сейчас понимаю, была обусловлена жесточайшей эксплуатацией деревни и наличием железного занавеса. Все, что было изъято у колхозных рабов, поступало исключительно на внутренний рынок и красовалось на витринах, недоступное для уже промышленных рабов, как для той самой голодной девочки из рождественской сказки братьев Гримм.

Дефицит, в той либо иной степени, при социализме был всегда. Был дефицит на крупы и, когда их «выбрасывали» со двора выстраивались многочасовые хвосты. Был дефицит на сахар, на сливочное масло, на молоко – на самые простые, дешевые продукты, которыми питался советский человек. В магазине – стояли бочки с икрой, лежали невиданные сегодня колбасы, но самые простые продукты, были в дефиците и за ними постоянно выстраивались очереди.

Дефицит ужесточился с началом хрущовских реформ. Это не правда, или, не совсем правда, что самодур Никита Сергеевич засеял всю землю до полярного круга кукурузой и тем самым подорвал продовольственную безопасность родины. Хрущов, даже точнее, еще Маленков отменил драконовские налоги на сады, на ульи, на личный скот – помните поговорку тех времен: «Пришел Маленков, поедим блинков!», а Никита Сергеевич, понимая, что рабовладельческое государство дошло до точки, отмени само крепостное право, разрешив колхозникам получать паспорта. Вот тогда и закончилась колхозная «лафа» – счастливые хлеборобы, чабаны и крестьянки-молдованки рванули в города из коллективного рая, разрушив демографический баланс города и напрочь оголив сельское хозяйство. Люди бежали из колхозов, как от чумы. Пришлось покупать хлеб в Америке.

Если раньше в столовых, хлеб лежал на столах бесплатно – ешь, не хочу! – то после освобождения колхозников, он исчез в одночасье, вместо него появились плакаты: «Хлеб всему голова!», «Береги хлеб!». Начались гонения на тех, кто в городе держал свиней и коров. Комсомольская «кавалерия», натренированная на борьбе со стилягами, ринулась по дворам, по сараюшкам, выявляя продовольственных диверсантов, которые кормили скот хлебом. Диверсантов – представителей голодающего народа, нещадно штрафовали, подвергали общественной обструкции, а несчастные коровы и свиньи – шли под нож. Видимо, партийные бонзы, таким образом, пытались избавить колхозы от конкуренции частника. Вообще, вся хрущевская и пост-хрущевская суета в сельском хозяйстве была ни чем иным, как попыткой спасти колхозы. Тракторами рушились парники, обрезались приусадебные участки, крестьян заставляли резать или сдавать в колхоз коров, обещая райскую жизнь с молоком и мясом, купленным в родимом коллективном хозяйстве. Ни, черта из этого не вышло, кроме мучительства и издевательства над людьми. И – усугубления дефицита. В 1963 году я работал в газете «Молодость Сибири» в Новосибирске – белый хлеб по карточкам, основной пищевой продукт, который можно было приобрести в магазинах – частик в томатном соусе и стеклянные, литровые банки с борщем украинским. В Минске было полегче, чем в России, но борьба за колхоз, быстро свело на нет это национальное преимущество.

Единственное место в Беларуси, которое дольше всех сопротивлялось колхозной «продовольственной безопасности» – были западные районы республики. В середине пятидесятых, мы открыли для себя озеро Нарочь. То ли в силу того, что там к этому времени почти не знали, что такое колхоз, то ли в силу еще не выбитой любви к работе и тяги к земле, там было фантастическое изобилие. На базаре в Кобыльнике (ныне поселок Нарочь) можно было практически за бесценок покупать поросят, цыплят, яйца, масло. По нашей деревне Купы, ходили мужики с ведрами меда, копчеными угрями, ягодами, грибами, яблоками и иной летней, сезонной разностью, предлагая ее на смеси польского и белорусского языков, при каждом приобретении, не забывая кланяться, приговаривая: «Дзенькуе! Бардзо дзенькуе, пани…». Пани – это была мама, тетя Нина Окунь, тетя Маша… Так в нашей семье и повелось с тех нарочанских времен у женщин обращаться друг к другу «пани, Марыля», «пани, Нина», «пани Тамара»…