Это мой город

Государство – это власть, формула стара, как мир. Но власть всегда персонифицируется с людьми. Кто-то исполняет роль Кира Великого, кто-то его сатрапов, кто-то первый секретарь райкома, кто-то председатель райсобеса, кто-то властитель дум, мудрец, с которым советуются короли, кто-то шут, который над королями потешается. Мир пронизан властными связями и в нем идет постоянная борьба за власть, за право быть главнее, за право приказывать, за право навязывать свое мнение.

Мой город, поскольку он город стольный, никогда не был обделен носителями власти. Просто, пока я был мал и глуп, власти предержащие были где-то чрезвычайно далеко, существовали, как бы вне меня, вне моих интересов. С возрастом эти связи стали проявляться, становиться явственней. В школе председатель пионерского отряда Тася Томелло, поскольку была самая примерная девочка, проводила сборы, рассказывая по писанному учительницей конспекту, как нужно вести себя и, как учиться, а мы салютовали и повторяли, как мартышки на ее призыв: «Будь, готов!», «Всегда – готов!», при этом не задумывались над тем, а, к чему, собственно, мы собираемся быть готовыми. Следует заметить, Тася, как только снимала пионерский галстук и, вместе с ним личину пионерского функционера, была очень хорошей девочкой и готова была шкодить и озорничать не хуже самого «отвязанного» мальчишки.

В университете, секретари комитета комсомола имели больше власти идеологической, председатели профкома – власти материальной – от них зависела и стипендия и место в общаге. Секретари партийной ячейки, были вроде небожителей, у них были тайные сборища, партсобрания, на которые они уходили с лекций, и, помню, обсуждали какие-то закрытые письма ЦК, персональные дела преподавателей. Секретарям партячейки никогда не ставили двоек, даже если они были «дубами» по определению. И все это было связано, сцементировано некоей тайной силой, которая во всем была осведомлена, была в курсе всех событий и, представители которой, могли запросто требовать, что бы любой из нас проявлял к ним лояльность и сотрудничал с ними. Помню, как бился в истерике, подвыпивший наш комсорг Миша Герасимович, когда его взяли в оборот эти самые, тайные представители высшей власти, заставляя доносить и «стучать» на своих однокашников. При этом «конторские» очень редко проявлялись в своем натуральном виде, их деятельность проходила, где-то за стенами и дубовыми дверями, куда вызывали представителей всех иных «ветвей власти» для собеседований, для того, чтобы сделать «накачку», заставить, вынудить делать подлости. Кураторы от «конторы» никогда не любили делать, что-либо своими руками – они, как бы, всегда стояли в стороне. Благо, никогда не было недостатка в «павликах морозовых». В те – шестидесятые, студенческие годы, «контора» была еще реально сильна и опасна и, если, не могла отправлять эшелоны в ГУЛАГ, то обеспечить, волчьим билетом, исключением из вуза, психушкой отдельно взятого студента – это запросто.

С этой властью, как-то свыкались. Поскольку город маленький и все всех знают, то и «конторские», случалось, светились. Светились либо из-за того, что и среди них попадались люди разумные и совестливые, либо просто, сменив тактику, научились мягко стелить, там, где в прежние времена укладывали спать на жесткое ложе. Уже, работая на киностудии, будучи членом трех творческих союзов, уважал длинного, тощего, веселого Валерия Афанасьевича, куратора от КГБ «по творческим вопросам». Он разбирался в людях, знал всем цену. Наверно у него были и свои осведомители – не без этого, но при всем том, Афанасьевич очень хорошо ориентировался в людях, знал, кто никогда на контакт с ним, как с должностным лицом не пойдет, поэтому зря не приставал, не пытался «вербануть» во что бы то ни стало. Жаль его, умер, не дослужившись до полковника, посланный в чернобыльскую командировку, облучился и неожиданно рано умер.

Но, случалось, попадали и неофиты-энтузиасты, особенно среди тех, кто только начинал карьеру. Иной раз забавно было наблюдать за попытками юных лейтенантов напустить на себя важность, напугать или подольститься – было в этом что-то от студенческих лабораторных работ. Но это было много позже. Тогда, в юношеские времена и сила у них была, и напугать умели до «потери пульса».

И, все таки, их боялись уже не так сильно. Что-то сломалось в механизме власти – люди научились сопротивляться. Стало очень трудно «организовывать» общественное мнение против студентов, отстаивающих свое национальное самосознание. Таких процессов в университете, на моей памяти, было два или три. Да, исключали из вуза, выгоняли из комсомола, но ребята уходили не сломленные и вся остальная студенческая масса, относилась к ним с пониманием и сочувствием, чего никак не скажешь об отношении к тем, кто топтал наивных «инсургентов», имея в виду, некие свои шкурные интересы. Их молча презирали, вокруг них более не светился ореол верных борцов за правое дело.