Это мой город

Это – дела мальчишеские, но сопротивлялись давлению и люди зрелые, и, даже, сами облеченные немалой властью. Было много разговоров о некоей группе писателей и художников, которые что-то читали, о чем-то разговаривали. До нас это доходило глухо. Боюсь соврать, но, кажется, в эту группу каким-то боком входил и Владимир Васильевич Матвеев, человек искренне мною уважаемый, с которым пришлось много и основательно работать в его бытность министром кинематографии. Я никогда его об этом не спрашивал, но со студенческих времен помню разговоры, что от него, помощника первого секретаря ЦК, как от студента, потребовали от кого-то отказаться, кого-то осудить. Он послал советчиков подальше, поставив крест на своей, так блестяще начатой карьере. Назначение Матвеева редактором «Сельской газеты» было равносильно ссылке. Однако, человек талантливый, он не сдался и быстро, в течении полугода, сделал самую «зачуханную» белорусскую газету, самой читаемой и самой тиражной.

Нынче модно стало делить общество на приверженцев коммунистической идеи и демократов. При этом демократов поносят, как могут, за то, что жизнь стала поганая, что они, придя к власти, все испортили. Поминают им, как хорошо и сытно жилось при коммунистах. Хотелось бы спросить, обиженных: «А, когда, собственно, вы видели демократов у власти?». Пользуясь полузабытой терминологией митингов времен романтической эйфории, могу с уверенностью заявить: «В нашей, Богом спасаемой стране «партократы» никогда из власти и не уходили». Стоит, как следует потереть любого, кто сегодня «косит» под демократа и проявится его коммунистическое нутро. Назовите любую фамилию, потрите с песочком родословную – он оттуда, «партайгеноссе», просто хорошо и быстро перекрасился, что, несомненно, говорит о выдающейся способности коммунистических бонз к мимикрии и приспособленчеству. Разница лишь в том, что и среди "«демократов"», и среди тех, кто сегодня у власти -– люди второго и третьего эшелона партийных функционеров. Как говорится, тех же щей, да пожиже влей. «Твердые ленинцы» прошлой эпохи были дисциплинированы, не дай Бог, кто ни будь осмелился бы «брать не почину» – своя свора сожрала бы. Кроме того, поднимаясь по ступеням номенклатурной лестницы, усваивая правила партийного лицемерия, они, по дороге, знакомились и с людьми, и с проблемами.

Это вовсе не значит, что вникали в проблемы и пытались поступить по уму, нет! Партия приказывала строить БАМ – строили; приказывала повернуть северные реки на юг – чуть-чуть не успели, а то бы вмиг завернули; а у нас на родине наворотили «на всю катушку» – и болота осушили, устроив Сахару в центре Европы, и хутора, вместе с «неперспективными» деревнями отселили, доломав хребет не единожды ломаному на дыбе крестьянству – спешили салютовать: «Всегда готовы!». Но при этом шипели сквозь зубы: «Дурь на дури и дурью погоняет!».

Нынешние властители и жадней, и циничней, и наглее – одно слово, недоучившиеся троечники.

Вот и встает вопрос, что же это за сладость такая – власть, что и совестью готовы из-за нее поступиться, и отца с матерью презреть, и на отчий дом наплевать.

Жажда власти – производное от личной несвободы. Никогда не размышляли, а почему это в нашей истории у власти в основном выходцы из деревень, инженеры, крепкие хозяйственники, бывшие милиционеры и ни одного философа, карьерного, как теперь говорят, юриста, поэта, на худой конец – актера, как не самый худший президент Соединенных Штатов? Видимо, потому, что человек гуманитарного склада ума всегда может укрыться в самостоятельно выстроенном мире исполненном созерцания и размышлений, он может удалиться во внутреннюю эмиграцию, он может творить, не взирая на окружающую действительность, он уверен, не буду понят сейчас, приду к следующим поколениям.

«Крепкому хозяйственнику» легче рассуждать о винтиках и болтиках, о точном и четком их взаимодействии (не отсюда ли терминология социализма о «людях-винтиках?); он оперирует бездушными понятиями, живет в неодушевленном мире, он понимает, чем больше у него власти, тем больше он сможет завернуть винтиков, то есть – больше сможет подчинить людей своей воле. Это иллюзорное представление. Однажды приятель юности – комсомольский начальник, убеждал меня: «Понимаешь, если я стану Генсеком, я смогу все переделать, все изменить. У меня для этого будут неслыханные возможности». Мое возражение звучало примерно так: «Видишь ли, пока доберешься до заветного кресла, придется столько задниц подлизнуть (селекция, брат, селекция…), что вкус дерьма, станет слаще меда и забудешь – зачем, ради какой цели вышел на эту дорогу».