Это мой город

Если представить себе город не как комбинацию каменных объемов, асфальтовых магистралей, спальных районов, промышленных предприятий, правительственных зданий, а как живой организм, со своей историей, жизнью, который болел и выздоравливал, страдал и радовался, прихорашивался и принаряжался, то, продолжая аналогию, можно, пожалуй, порассуждать и о том, как он, город, отстаивал свое право на поэтическое, незамутненное видение мира, как читал по ночам стихи, как сочинял их, вдыхая весенние запахи черемухи, как очищал себя от всяческой идеологической скверны, как не принимал в свой мир фантомы истуканов и истуканчиков, как весело пировал среди близких и родных людей, знакомых друг с другом с детства, помнящим одни и те же песни, умеющим перескочить через костер в купаловскую ночь, понимающих таинство пущенных по водным струям венков с горящими свечами. Я говорю о кристаллизации, единении духа города и его обитателей, поскольку тех, кто проникся его поэтическим строем уже нельзя называть просто жителями, они становятся частью целого, вплетают свою судьбу в общую судьбу города – они становятся местичами, насельниками, людьми живущими совместно с каменными объемами, асфальтовыми магистралями, спальными районами, промышленными предприятиями, правительственными зданиями, которые и сами, как ни странно, перехватывают от человеческой составляющей города ее раскованность, благожелательность, умение влюбляться и флиртовать, готовность к дружеской «беседе» и запечатлевают эти качества в новых архитектурных проявлениях своей поэтической жизни.

Есть города банкиры. Есть – города бизнесмены. Есть города – ученые. Есть – работяги. Есть города, специально придуманные для поэтов и художников. Есть города, которые кичатся своей известностью, своей славой, а есть – самодостаточные; города, которым комфортно и легко самим с собой, города, которые знают о себе нечто, что для других является секретом, тайной за семью печатями. Я всегда удивлялся тому, что наши художники, наши артисты, наши писатели, уезжая в другие города и страны, не теряются там, не пропадают, а находят свое место, занимают нишу, словно специально для них приготовленную, вливаются в иную культуру, занимая в ней заметное, иногда определяющее место. Это говорит о пластичности, приспособляемости культуры, которую они перенесли с собой, это свидетельствует и о том, что творческое начало, которое впиталось в них от рождения через микрокосм города – не пропадает, а пересаженное на иную, иногда чрезвычайно экзотическую почву дает пышные, иногда не менее экзотические соцветия и плоды. Если бы, кто-либо пристально занялся изучением истории российского востоковедения – областью науки явно экзотической, то был бы поражен обилием в этой области белорусских имен, причем имен, именно определяющих. Если не углубляться в давние века, а поглядеть на минскую эмиграцию в мировую культуру за последние десятилетия, то можно отметить, что из нашего города в мировую культуру «вписывались» не олигархи, не наглые толстосумы, не носители сомнительных моральных принципов, а все более люди с хорошо устроенной головой, умеющие мыслить, умеющие создавать неожиданные и парадоксальные вещи, как в науке, так и в искусстве.

Как ни странно именно плацдарм культуры, неприятие огромных, несоразмерных человеку строений и сооружений привело к появлению в моем городе памятников, скульптурных сооружений, которые не несут на себе отметок величия, величавости, предпочтительности кого-то над кем-то, или чего-то над чем-то, отметок избранности, мессианства…

Янка Купала, идет по земле, Якуб Колас сидит на завалинке, Максим Богданович, в задумчивости стоит на старозаветной брусчатке, жертвы минского гетто, спускаются в братскую могилу, словно по ступеням Дантова ада, но, даже в этом нет аффектации столь, казалось бы, присущей трагичности события.

И уж совсем, как веселые «финтифлюшки» смотрятся устроенные по проспекту Машерова филигранные композиции «Белорусские праздники» работы Шуры Шатерника и Лени Давиденко. Для них тоже не понадобилось пьедесталов, они живут вровень с нами, на нашем, человеческом «этаже», поэтому не давят, но и не возносят.