Это мой город

Еще одна церковь, храм Александра Невского, располагался на военном кладбище и когда отец получил мастерскую на Долгобродской, как раз напротив входа на это кладбище, из окна мастерской, наблюдал, как, словно мышки, проскальзывают, спеша в храм, сквозь кладбищенскую калитку, старушки-богомолки. Вообще, роль этих старушек, сохранивших в душе своей живую веру, не взирая на гонения и запреты, поддерживавших церковную жизнь, выстоявших против тотального наступления атеизма не осмысленна и не оценена нами, теми, что кичились вначале своим безбожием, а теперь сановно заняли места поближе к алтарям.

Как ни странно, но интерес, вначале чисто академический, к христианству возник у меня на университетских лекциях по научному атеизму, была такая обязательная дисциплина в вузовском курсе. Но, как и всякая идеологическая программа, будь то научный коммунизм, или история партии – эта программа составлялась в расчете на то, что студиозус-советикус никогда не подвигнется на чтение первоисточников, а удовольствуется многомудрыми комментариями. И если с научным коммунизмом и историей КПСС эти номера проходили, поскольку первоисточники, партийные документы, во-первых любопытства не вызывали, а во-вторых – самые интересные из них, были строжайше засекречены, то с научным атеизмом обычная ориентация на замену первоисточника комментариями, иногда сбоила. Первоисточник существовал. О нем все знали. Это была Библия. И хотя в открытой продаже ее не было, достать в Ленинской библиотеке – все же удавалось. Правда, с трудом. Правда, объясняя разным суровым библиотечным теткам, почему, да зачем тебе понадобилась Библия. Да, что ты хочешь там найти… Однако, библиотечный запрет на первоисточники, все же был преодолим. Готовясь к экзамену по научному атеизму, «проглотил» за четыре дня подготовки и Ветхий завет, и все Евангелия, и все письма Апостолов, входящие в полный текст Книги. Удивительно, но экзамен сдал на отлично. После экзамена по «атеизму» вынес одно – ощущение, что приобщился к величайшему литературному памятнику человечества. Почему этот памятник человеческого духа вызывал такую лютую злобу у коммунистических идеологов, стал задумываться, позже, когда, приехав в Слуцк к родственникам, с двоюродным братом и его друзьями отправился на Пасху ко всенощной. Пошли по простой причине – было любопытно. Однако, за три улицы до церки, нас встретили кордоны милиции с комсомольскими активистами, которые, только что физиономии идущим в церковь не понабивали, а так, все остальные приемы устрашения применили: и паспорта требовали, и адреса с именами выясняли, и с какой целью, куда направляемся, и состоим ли в комсомоле (вот, ужо, напишем в комитет, что ты за комсомолец!) – все было исполнено. Когда возмущение этой дурацкой акцией достигло точки кипения, милиция и комсомольцы, попытались помешать крестному ходу и казалось драка была неминуема, случилось так, что священник, нашел слова для увещевания, и одних и других, равно готовых вступить в конфронтацию.

Впоследствии этот случай, все время вызывал в душе непокой и недоумение. Почему,– думалось,– с какой стати такая ненависть, что плохого собирались сделать люди, принесшие к церкви куличи, крашеные яйца, люди, говорившие друг другу слова любви, обменивавшиеся пасхальными поцелуями. С возрастом стал осознавать – именно это, приобщение людей к очищающему душу чувству всеобщей, человеческой любви, и вызывало злобу у партидеологов, поскольку именно ненависть, классовую злобу пытались насадить они в человеческих сердцах вместо христианской любви. Однако злоба оказалась недолговечной, как и коммунистическая идеология, как и коммунистическая практика запугивания, устрашения, репрессий.