Это моя правда

Хотя белье и потом прополоскать можно, уже ближе к ночи. Сейчас лучше обедом заняться. Тем более мама уже долго в доме одна… Надо же около нее посидеть, поговорить о чем-нибудь. Если она не спит, конечно…

Сполоснув руки, Наташа быстро вытерла их о фартук, вошла в дом.

Мама не спала, глядела на нее довольно странно, будто не узнавала. В последнее время у нее часто стал появляться такой взгляд, и приходилось заставлять себя улыбаться, и нести какую-нибудь веселую околесицу, доказывать всеми способами – это я, мол, чего ты! Твоя дочь Наташка! И мама приходила в себя и тоже улыбалась ей в ответ, чуть дрогнув губами. Только глаза все равно оставались настороженными, будто она из другого измерения на нее смотрела. Так страшно становилось в этот момент…

– Ну как ты, мам? А я белье постирала! Сейчас суп сварю, обедать будем! Или суп долго варить, а? Может, лучше кашу овсяную?

Подошла к постели, села на стул, протянула руку, заправила маме за ухо седую прядь. Жаль, что поговорить нельзя, не может мама пока говорить, речь так и не восстановилась. Значит, ей одной нужно все время говорить, чтобы мама ее слышала. И как можно бойчее говорить, стараться изо всех сил… И не дай бог расплакаться! Поплакать потом можно будет, уже ночью. Или когда белье к реке понесет…

– Вот пообедаем, а потом я баньку истоплю, мам! Намою тебя, напарю… Будешь спать спокойно всю ночь… После баньки очень хорошо спится, правда?

Ей показалось, что мама чуть улыбнулась, и в глазах мелькнул отсвет этой улыбки. Значит, мама сейчас здесь, вместе с ней… Интересно, что бы она ей сказала, если б могла говорить? Наверное, завела бы свою старую песню – не надо со мной возиться, мол… Поезжай в свою замужнюю жизнь и будь счастлива…

Да, она обязательно бы это сказала. И мало того – потребовала бы. Потому что добра хочет своему ребенку, только добра. И не объяснишь ей ничего про тот самый армагеддон, что у ребенка в жизни сейчас происходит… Что ребенок не хочет такого добра за счет собственного зла… Разве бросить мать в таком состоянии – это не зло? Или оставить ее в доме престарелых на чужих руках – не зло? И как потом жить после этого, если в тебе зло победит? Как быть счастливой? Ведь не получится больше…

Хотя оно и без того не получится, это ж ясно. Не будет она больше счастливой. Не будет стоять у стеклянной стены и смотреть бездумно на верхушки сосен дальнего леса. Не будет бежать от дома к воротам, чтобы встретить с работы любимого мужа, чтобы повиснуть у него на шее и вдохнуть привычный его запах. Ничего больше этого не будет…

На маленькой кухоньке зашуршали призывно часы с кукушкой, и вот уже она сама, птица-кликуша, высунулась из круглого окошка, прокуковала три раза.

Два, три… Господи, да как это – три?! А баню когда топить? Надо же успеть до шести, чтобы протопилась! К шести тети Настин внук придет! И кашу еще варить… Господи, да когда ж она все успеет? Еще и сидит, про армагеддон философствует, а время ни с чем не считается, бежит себе и бежит! Значит, и ей тоже надо бежать, поторапливаться…

Уже поздним вечером, сидя на крыльце, она с тоской глядела на тазик с бельем, которое надо идти полоскать в речке. Но как идти-то? Ведь сил нет никаких… А может, завра прополоскать? Встать утром пораньше – и на речку…

Но ведь завра утром Денис может приехать. Хотя это вряд ли. Он в выходной обычно долго спит, почти до обеда. Значит, на завтра можно белье отложить. А сейчас – спать… Господи, как спать хочется.

Думала, сразу уснет, а не получилось. Почему-то вспомнился давешний разговор с тетей Настей и ее законный вопрос – а зимой, мол, как будешь со всем управляться? Когда колодец замерзнет, когда белье в холодной воде не постираешь? Что, все время баню топить придется? А где столько дров взять? С дровами та еще проблема…

Так и проглядела в потолок полночи, пока не спохватилась – что ж это она делает? Что, в другое время этим грустным мыслям отдаться нельзя? Завра же Денис приезжает, а у нее от недосыпа будут страшные темные круги под глазами! Все, надо заснуть… Тем более завтра вставать рано, на речку идти с бельем…

Утро ворвалось в раскрытое окно привычными звуками и запахами. Особенно был навязчивым запах падалицы под яблоней – никак недоставало времени собрать с нее остатки яблок, и они гнили-пропадали напрочь, и каждое утро начиналось у нее с этой отчаянной мысли – надо бы сегодня собрать… Да и вообще, на огороде еще полно работы. Но когда до этой работы руки дойдут – неизвестно.

Тропинка к реке была скользкой от росы, и Наташа едва не упала прямо на таз с бельем, потому как несла его перед собой, не чуя от напряжения рук.