Это настигнет каждого

Еще шагов через двадцать они уперлись в дверь. Открыть ее оказалось непросто. Мальчик поднес зажженную спичку, и Матье увидел, что на двери нет замка, который можно было бы отпереть ключом. Зато на ее грубо обработанной деревянной поверхности было несколько деревянных же болтов-задвижек, которые Андерс - в определенной последовательности - загнал ударами кулака внутрь. Когда сдвинулся с места последний болт, дверь подалась. Тотчас опять стало темно, и в этой непроглядной темноте два человека переступили порог. Матье отважился продвинуться, ощупью, только на пару шагов, потому что провожатый больше его не вел. Очевидно, дверь захлопнулась, и Андерс принялся закрывать ее на задвижки; во всяком случае, так понял Матье по доносившимся до него шумам. Он слышал потом, как мальчик бродит по помещению -наличие стен угадывалось по характерному приглушению звуков, - удаляется и, в конце концов, остановившись в углу, зажигает огарок свечи, торчащий из горлышка бутылки. Это последнее действие Матье отчасти увидел. При свете свечи, постепенно обретавшем завершенность и покой, Матье смог осмотреть подвал, который в первые секунды показался ему обычным, а затем - все же скорее странным.

Андерс сказал: тут он и живет. Однако не было никаких признаков жилой комнаты, кроме разве что стула, как бы случайно забытого посреди пустого помещения, и светильника, если можно считать таковым бутылку со свечой. Окна отсутствовали. Это-то как раз не удивляло, ведь подвал располагался глубоко под землей. Кроме того, Матье еще не забыл, что встречал в городе и дома, совсем не имевшие окон - то ли по какой-то разумной причине, то ли нет.

Несмотря на изолированность подвала и его глубокое залегание, воздух здесь был приятным, не спертым, в нем не ощущалось ни затхлости, ни фальши. Матье поискал глазами вентиляционное отверстие; не нашел. Помещение - средней величины, примерно шесть на восемь шагов, перекрытое низким сводом. До потолка из любой точки можно дотянуться рукой. Стены и свод - цвета запыленной известковой побелки.

- Ты, Андерс, сказал, что живешь тут. У тебя разве нет кровати?

Андерс показал на пол, но не имея в виду, что спит прямо на коричневых известняковых плитах; он хотел привлечь внимание гостя к неоднородности полового покрытия: к удлиненной деревянной панели, прерывающей правильную череду квадратных каменных плит.

Матье недоуменно пожал плечами и спросил Все-еще-молчащего:

- Что под ней?

- Посмотри сам! - прозвучало в ответ.

Матье подошел ближе. Удлиненную дощатую панель, очень узкую, обрамляла дубовая рама; в погребальной камере так мог бы выглядеть спуск к запыленному саркофагу. Матье подавил в себе этот неотчетливо-жутковатый образ, порожденный его фантазией и восходящий к смутному воспоминанию о старой деревенской церкви.

- Это что, крышка люка? - спросил он мальчика.

- Нет, моя кровать.

- Ты спишь на этих досках?

- Нет, под ними.

Обмен краткими репликами застопорился. Матье заметил железное кольцо, приделанное к деревянной панели - очевидно, чтобы ее можно было поднять.

- Я должен сесть, - сказал Андерс.

Матье повернулся к нему, помог снять пальто, отряхнул с этого предмета одежды, одолженного им мальчику, воду, то есть растаявший снег, пододвинул стул. Андерс осторожно сел, скривил лицо. Оно было серым, осунувшимся, угловатым, отмеченным печатью боли. Андерс издал глухой стон - похоже, под воздействием страха,- но тут же весь обмяк, словно оглушенный наркозом. Он принял свое состояние, даже не возмущаясь, а будто смирившись с ним. Матье сперва истолковал эту невозмутимость неправильно: она его тронула.

- Я совсем забыл, что у тебя что-то болит, - сказал он; и, выразив таким образом сочувствие, сразу потребовал объяснений.

- Вы и сами все знаете, - пробормотал младший, пытаясь поскорее отделаться от навязчивого любопытства другого. Он ощущал теперь свою боль как нечто влажно-сочащееся, липкое, монотонное - как чудовищное, но пока еще терпимое, искажение привычного самоощущения; однако вмешательства Матье в это плачевное состояние он допускать не хотел. Непонятная пустота в голове, апатичная расслабленность, головокружение помогали ему придерживаться выбранной стратегии: говорить скупыми, ничего не значащими словами.

Матье вдруг показалось, будто он кожей чувствует кошмарную изолированность другого, общий характер и конкретные проявления его недуга. Но он еще не решился полностью принять то, что пока лишь мелькало в его сознании. Мысли его зигзагообразно метались.

- Почему твоя постель устроена в полу? - спросил он.

- Почему людей укладывают под дерном, когда они перестают двигаться и обнаруживают признаки разложения, неприятные для других? - в свою очередь спросил мальчик, с болью в голосе.

- Ты мыслишь слишком прямолинейно, - возразил Матье. - Не вижу тут никакой параллели.

- Даже кривые линии знают, что могли бы быть прямыми, не будь тот, кто их начертил, халтурщиком.