Это не сон

Я рыдала. Шея здорово болела. Я попыталась выхватить полотенце из рук матери, чтобы остановить ее. И испытала шок от шлепка, который получила по мягкому месту, очень, очень сильного – сначала она била меня рукой, а потом приспособила для этого палку для чесания спины, которая лежала тут же, на краю ванны. Раздался визг – визжали и я, и мать, – и я бросилась через холл в свою спальню, захлопнула дверь и подперла ее стулом, на который, задыхаясь, уселась. Я оцепенела от ужаса. А она всё кричала и барабанила в дверь.

А потом, на следующее утро, случилось самое странное – жизнь шла так, как будто эта сцена была плодом моего воображения. На завтрак я спустилась как можно позже и увидела на плите свою любимую кашу, а на столе – сверкающий стеклянный графин со свежим апельсиновым соком. Мы скользили мимо друг друга в полной тишине, как будто перевернули страницу и теперь началась новая Глава, которую ни одна из нас не хотела читать. В тот вечер никто уже не говорил о необходимости мыться, и с тех пор моя мать никогда больше не заходила ко мне в ванную комнату.

Но история с Джекилом и Хайдом[62] продолжалась. На природе и до того, как выпивала свою полуденную дозу, моя мать была совершенно другой женщиной. Она являлась незаменимой участницей всех пикников и летом обычно сидела возле реки, пока я плавала с друзьями. Иногда во время таких прогулок даже причесывала мне волосы и шептала на ухо извинения. Но стоило ей оказаться дома, как все менялось, особенно зимой. Мать походила на пойманное животное. Обездвиженное и задыхающееся. И от этого постоянно злое.

По роду своей работы папе приходилось много путешествовать, так что скоро я превратилась в очень одинокого единственного ребенка в семье. Я с завистью смотрела, как мои друзья сначала враждовали со своими братьями и сестрами, а потом отчаянно защищали их. В какой-то момент я даже придумала себе сестру.

Я назвала ее Лаурой, под впечатлением от книг из серии «Маленький домик в прериях»[63]. Моя Лаура была смелой, смешной и настойчивой – всегда защищала меня от издевательств и дурных шуток и расчесывала мне волосы на ночь, чтобы я успокоилась после стычек с матерью.

И вот сейчас, став взрослой, я задаю себе вопрос: не было ли и у моей матери тяжелой послеродовой депрессии, которую не смогли диагностировать? Может быть, дело было именно в этом? Я хотела бы обсудить это с ней, но, к сожалению, уже поздно. Наши встречи во взрослом возрасте были слишком отрывочны. Она в конце концов оставила моего папу и переехала в Европу вместе с сильно пьющим адвокатом по имени Гордон. Я изредка посещала их во время каникул. У них была небольшая вилла с бассейном в Испании.

Но, несмотря на солнце и возможность плавать сколько угодно, я чувствовала себя очень одиноко, и эти визиты были мне неприятны. Бо́льшую часть времени мать и Гордон где-то отсутствовали, предоставив меня самой себе. А находясь дома, они наслаждались долгими ланчами с обильными возлияниями и бесконечными сиестами, которые неторопливо переходили в ночь. Я не говорила по-испански, а попытки познакомить меня с другими детьми были очень редкими. В конце концов я предпочла проводить каникулы со своим отцом. Он обычно приглашал на помощь бабушку, и именно в эти годы начался мой роман с Девоном.

На шесть недель летних каникул мы обычно арендовали небольшой коттедж на южном побережье Девона и все дни проводили на местных пляжах. Климат было не сравнить с испанским, ни о каком частном бассейне и речи не было. Но на пляже всегда была куча детей; с ними можно было играть в крикет и строить громадные песчаные замки, рвы которых мы пытались наполнить, выстроившись в цепочку и передавая ведра с водой из рук в руки. Моя бабушка готовила сэндвичи с салатом и яйцами и домашний лимонад в громадной фляге-термосе, а папа появлялся на крикетных матчах – чрезвычайно серьезный, в шляпе с обвисшими полями.

* * *

И вот теперь я сидела на полу в ванной, вспоминая все это и в отчаянии пытаясь прийти в себя, – голова всё еще кружилась. Смотрела на коврик на полу кремового цвета. На нем были нарисованы пики, напоминавшие канаты; на некоторых пиках виднелись оранжевые, похожие на ржавчину разводы, от которых я никак не могла избавиться. Его давно пора было выбросить.

«Почему я все еще мою его и кладу на место?»

Я подняла руку и дотронулась до кожи на шее, прежде чем попытаться встать, и очень быстро поняла, что еще не готова: ноги были слабыми, а голова – как одуревшая. Я не могла вспомнить, что же здесь произошло. Я что, опять отключилась? Правда? Но потом, посмотрев по сторонам, как в замедленном кино, вдруг озадачилась новой мыслью. Склонила голову набок – все вокруг было еще нечетким, и мне показалось, что эта мысль какое-то время висела у меня над головой, прежде чем медленно, постепенно проникнуть внутрь.