Это (не) взаимно (СИ)

— Не сильнее твоего, Соплежуй. На радостное приветствие папочки сил хватит. И даже на ещё один развратный трах в лимузине. Или даже два.

Я слышу тяжёлый вдох позади себя, что горячее дыхание касается затылка и открытой кожи шеи.

— Рокс, отшлепаю. Не создавай мне стояк.

— О! Отшлёпаешь и будешь любоваться на розовые следы своей пятерни на моей сексуальной заднице.

— Развратная негодница! Эгоистка! — зло шепчет Сабуров, но, когда встречаюсь с ним взглядом, он режет меня острой как бритва голубизной глаз, в которых горит обещание исполнить озвученное.

От наших сексуальных перепалок даже у меня в трусиках стало влажно, а низ живота наполнился томлением. Это явно не то состояние, чтобы встретить родного отца после операции на сердце и попытаться заодно сознаться во всех смертных.

— О! Я едва не опоздала! — запыханная Агнесса Робертовна подлетает к нам, перебивая.

И слава богу! Хоть немного мозги из сладкой патоки вынырнут.

— Опоздали! — тут же информирую женщину, вызывая у той дополнительный приступ паники. — Но самолёт отца тоже опоздал.

Агна, как теперь я зову её дома, закатывает глаза и трепетно одергивает воротник- стоечку у блузки, пытаясь довести до совершенства то, что и так прекрасно лежит.

Нервничает. Ещё бы… Я им с отцом так мозги накрутила друг другом, что при встрече током должны биться. Пришлось попотеть, но я вскоре уеду, а мне не хочется бросать стареющего политика в одиночестве.

Я тоже волнуюсь, хотя внешне это никак не отражается. Прошёл почти месяц с нашей последней встречи, и, хоть мы беседовали с ним по телефону, это не сравнить с общением в живую.

А ещё я соскучилась. Так странно…

Наверное, это ванильное влияние моего Соплежуя, который упорно говорит мне комплименты по утрам и страстно целует, если я впадаю в состояние последней суки на планете.

Дурачок, думает, что помогает мне избавиться от пагубной привычки, а сам только сильнее её взращивает. Мне же до умопомрачения нравится его способ нахрапом сбивать с меня спесь.

— Прилетел, — взволнованно выдыхает Агнесса, вырывая меня из сладкого плена воспоминаний о Сабурове в бешенстве.

— Девочки, вы только Тихомирова сразу в объятиях не задушите. Всё-таки человек операцию на сердце перенёс, — вставляет свои пять копеек Кирилл и незаметно для окружающих проводит ладонью между моих лопаток.

На мне блуза с огромным вырезом в виде капли на спине, чем не гнушается пользоваться этот озабоченный.

Он постоянно меня касается. Когда спросила «зачем», то получила простое «нравится». Сначала меня это даже как-то подбешивало, а теперь привыкла, поэтому, блин, снова впадаю в зависимость.

Всё-таки Сабуров, зараза, нашёл на меня управу. А ведь я и так к нему с детства неровно дышу, что теперь как бы вообще не задохнуться.

Но от собственных мыслей отвлекает появление в рамке металлоискателя отца.

Я судорожно вглядываюсь в его спокойное лицо, окидываю взглядом подтянутую фигуру и бодрый шаг. Ничего в нём не говорит о пережитой болезни, и от сердца отходит болезненный шип страха смерти.

Завидев нашу троицу, радостно улыбается и даже в удивлении приподнимает одну бровь. Мой жест, наш.

Между нами остаётся буквально пару метров, и я чувствую напряженность Агнессы, которая пытается не начать плакать от радости, от чего снова нещадно трепет воротник. Ей нужно время. Именно поэтому я делаю шаг вперёд первой.

Я ей должна. За многое.

— Привет, папа, — закрываю собой его помощницу, непроизвольно улыбаюсь.

Передо мной стоит человек, натворивший столько дерьма и не всегда по незнанию, но вместо желания придушить его хочется обнять.

Отец замирает, вглядываясь в моё лицо, будто видит в первый раз. И я не тороплю его, не понимая причины такой реакции. С памятью-то у него, вроде, всё в порядке.

— Привет, Пума. Я скучал, — неожиданно тепло и хрипло отзывается отец, протягивая руки, чтобы заключить меня в объятия.

Как всегда, ненавязчиво и даже нерешительно, ибо в таких случаях я отворачивалась, отделываясь сухим кивком или ещё суше- поцелуем в щёку.

А сегодня… не стала. Просто один маленький шажок, и его руки сомкнулись вокруг меня, вдавливая в мужскую грудь.

Мы с ним почти одного роста, поэтому папа без труда целует меня в лоб и шепчет мне одной.

— Прости меня, дочка. За всё. Даже если поздно.

Он искренен как никогда. Наверное, там в германской клиники ему сердце как-то не так "починили" или просто как в сказке — железному Дровосеку подарил добрый волшебник самое лучшее сердце в мире.

— Не поздно, — успокаиваю старика, но тут же добавляю. — Но явно не к месту. Тут кроме меня есть ещё два измученные твоим непомерным эго создания.

Его брови хмурятся в ответ на мою дерзость, но в следующий миг отец улыбается.

— Роксана, ты неисправима, — почему-то радостно восклицает он, выпуская меня из отеческого плена.

Тут плакать вообще-то надо!

Я отхожу в сторону, пропуская родителя к остальным встречающим.